Я жива. Это моя первая мысль после того, как я прихожу в себя
после случившегося. Мне страшно и больно открывать глаза, но я
заставляю себя это сделать. Из моих губ вырывается безмолвный крик,
когда я смотрю на ссадины и порезы на своём теле.
Синяки и следы от его пальцев безобразно «украшают» почти каждый
сантиметр моей кожи. Мне хочется кричать и звать на помощь, но я
знаю, что это бесполезно. Меня никто не услышит. Все разбежались. И
все оставили меня одну.
Сквозь опухшие от слёз веки, пытаюсь разглядеть, в какой из
комнат я нахожусь. Его здесь нет, но я понимаю, что это
ненадолго.
Закусив губы, пытаясь сдержать боль и унижение, я пытаюсь взять
себя в руки и придумать хоть что—нибудь, чтобы выбраться отсюда. Но
мне тяжело даже встать.
— Помогите… Помогите мне, – хриплым, полным отчаяния голосом
шепчу я, обрастая жалостью к самой себе.
Когда я набираюсь достаточно сил, чтобы начать двигаться,
вздрагиваю от шагов, которые раздаются за противоположной стороной
двери. Он возвращается, и меня начинает трясти от всепоглощающего
страха.
Мне хочется убежать, залезть под кровать, спрятаться или же
стать невидимой. Хочется сделать хоть что—нибудь, чтобы это снова
не повторилось.
Но я боюсь, что уже слишком поздно, и когда он заходит, я просто
обхватываю себя руками и зарываюсь лицом в колени, чтобы хоть
как—то скрыться от него.
— Ты боишься меня? – раздается его грубый голос, словно сквозь
вату, и я понимаю, что он подходит ко мне ближе.
Я выгляжу жалкой и бессильной. Я такая и есть.
— П—п—пожалуйста. – Мой шепот, звучит как мольба. — Не надо. –
Приоткрываю веки, чтобы взглянуть на него снизу вверх, и он
наклоняется надо мной так, что я чувствую запах виски, которого он
слишком много выпил.
— Почему ты не понимаешь, что я хочу, как лучше, милая. – Я
чувствую его руку на своем подбородке и вздрагиваю всем телом в
порыве желания одернуть его пальцы. За это он сжимает мой
подбородок и поднимает его, заставляя меня посмотреть ему прямо в
глаза.
— Я хочу, чтобы у нас все было хорошо, понимаешь? – тихим и
спокойным голосом произносит он, что совершенно не соответствует
ситуации. – Просто слушайся меня, и тебе больше не будет так
больно. Обещаю.
Мне хочется плюнуть в его мерзкое лицо. И пусть эти черты лица
близки к идеальным для меня, они олицетворяют всё самое безобразное
в этом мире. Меня тошнит.
— Ты с—с—сгниешь в тюрьме, – заикаюсь я, набираясь смелости. Он
ещё грубее сжимает моё лицо, так, будто вот—вот раздавит меня.
Но он уже это сделал.
— У нас все будет хорошо. Я просто хочу быть с тобой, – снова
повторяет он, как завороженный, уже ласково проводя рукой по моей
щеке. Мои губы дрожат, я замерзла, несмотря на то, что стоит
жара.
— Не трогай меня. – Я закрываю глаза и молюсь о том, чтобы мой
план сработал. Хоть бы они нашли меня, только бы они меня
нашли.
В тот самый момент, когда его отвратительные губы тянутся к
моим, я слышу какие—то новые звуки: тяжелые сапоги, беготня по
лестнице и коридору. Грубые мужские голоса. В сердце поселяется
слабый огонек надежды, который тут же прерывается звонким ударом по
моей щеке.
— Как ты это сделала, стерва? – прошипел он, отвесив мне грубую
пощечину. Моя щека горит, но мне уже плевать.
Из моего горла вырывается истошный крик, и я с облегчением
понимаю, что на этот раз ко мне пришли на помощь. Меня спасли.
Я иду по узенькому коридору, на стенах которого висят различные
плакаты с информацией о расписании, дополнительных занятиях и
собраниях. Повсюду фотографии ребят из команды по регби и даты
ближайших матчей, а также приглашения на вечеринки и прочие
различные флаеры. Стена когда—то, возможно, была полностью белой,
но теперь её украшали вывески и рисунки, которые сделали жители
этого кампуса.
