Солнце 2074 года поднималось над Новым Харбором не так, как прежде – оно было не просто светилом, а частью глобальной энергосистемы. Его лучи, попадая на фотонные панели небоскребов, тут же конвертировались в гигаватты и поступали в общую сеть. Город-государство, выросший на месте трех стертых с карты мегаполисов, дышал ровно и спокойно, как живой организм с налаженным метаболизмом.
Артур Лейн, старый дипломат, чье лицо было картой ушедшей эпохи, стоял у панорамного окна своей квартиры на 90-м этаже. Внизу, в прозрачных трубах вакуумного транспорта, бесшумно скользили капсулы, а в воздухе пчелиным роем кружили дроны-курьеры. На его запястье мягко вибрировал браслет – входящий вызов. Голограмма внука, Лео, материализовалась прямо в гостиной, такая живая и яркая, что на мгновение Артуру показалось, будто мальчик здесь, в комнате.
«Дедушка, ты не занят? Мне нужна твоя помощь с докладом. По «Великому Переходу».
Артур улыбнулся, потер ладонью переносицу, чувствуя привычную усталость в костях. «Всегда свободен для тебя, Лео. Что именно интересует?»
Мальчик, серьезный не по годам, посмотрел на него своими чистыми, ничем не замутненными глазами. Глазами человека, родившегося в мире, где не было границ – только административные округа.
«Мы проходим причины. Учительница сказала, что до Федерации люди иногда умирали… ну, просто потому, что родились не в той стране. Это правда?»
Вопрос прозвучал так же естественно, как если бы он спросил о динозаврах. Но для Артура он ударил под дых, отозвавшись тупой болью в груди. Он увидел не голограмму внука, а другое лицо – лицо молодой женщины по имени Мария, залитое дождем на заброшенном аэродроме, где они хоронили товарищей, погибших от пандемии, которую не смогли остановить из-за патентных войн.
«Правда, – тихо сказал Артур, и его голос дрогнул. – Бывало и такое».
Он отвернулся к окну, чтобы Лео не увидел влаги в его глазах. «Великий Переход» в учебниках описывали как триумфальное шествие разума, серию блестящих дипломатических побед. Они не врали. Они просто не договаривали. Они не писали о том, как пахнет страх. О вкусе железной пыли в воздухе после обрушения старого миропорядка. О гулкой тишине в залах заседаний, где решались судьбы миллиардов, и о том, как у тебя тряслись руки, когда ты ставил подпись под документом, отменяющим ту самую страну, чей паспорт ты когда-то с гордостью носил.
Он вспомнил Ахмада. Бывшего капитана, чье суровое, обветренное лицо исказилось гримасой ярости, когда он узнал, что его родной портовый город ушел под воду из-за таяния ледников, вызванного промышленностью континентов, которые он никогда не видел. Он стал яростным сторонником Федерации не из любви к абстрактному человечеству, а из ненависти к абсурду, который это человечество породило.
Вспомнил Ли, хрупкого технолога с горящим взглядом, который ночи напролет просиживал за консолью, создавая архитектуру той самой глобальной цифровой платформы, что теперь была кровеносной системой мира. «Мы не строим тюрьму, Артур, – говорил он, его пальцы порхали над голографическими интерфейсами. – Мы строим общий дом. И в нем не будет запоров на дверях, только окна. Большие окна».
И Нкоси. Эколога, потерявшего всю свою семью и землю. Он не говорил много. Он просто сажал деревья. Миллионы деревьев по всему миру. Его молчаливая решимость была весомее любых речей.
«Дедушка?» – голос Лео вывел его из омута воспоминаний.
«Это было нелегкое время, Лео, – сказал Артур, возвращаясь к голограмме. Его взгляд упал на знамя, развевающееся над зданием Глобального Сената – четыре полосы: синяя океана, зеленая леса, золотая пустыни и стальная городская, с надписью «Единство в многообразии» на пяти языках. – Мы не стали мудрее или добрее. Мы просто… устали от хаоса. Мы поняли, что наш общий враг – не друг друга, а наша общая глупость. И мы выздоравливали от столетней лихорадки национализма и жадности. Это было долгое, трудное, болезненное выздоровление».