– Итон, включи мозги и перестань
ныть! Вы с Мэнди несовместимы, как белое и круглое, забудь ее.
– Но, Ри! Она мне так нравится, я
три дня собирался с духом, чтобы пригласить ее в кино на День
Святого Валентина, а теперь оказывается, меня опередил этот
придурок Тед.
– Шутишь? До Дня розовых единорогов
еще дожить нужно! В любом случае, скажи Теду спасибо – сохранил
тебе карманные деньги. И вообще, родители ведь уезжают на февраль,
будешь сидеть дома после школы, как лабораторная крыса. Мэнди все
равно не обломилось бы.
Итон замирает, не донеся сэндвич до
рта, потом с негодованием швыряет его обратно на тарелку и
поднимается из-за стола.
– Ненавижу быть подростком, –
говорит он негодующе и уходит к себе, захватив рюкзак, увешанный
значками пацифиста.
Бедолага. Кто ж виноват, что
пубертат у него начался одновременно с разладом в отношениях
родителей.
– Слово «ненавижу» запрещено в этом
доме! – кричу ему вдогонку и начинаю убирать со стола. У меня самой
на обед – жвачка, а Итону приготовила сэндвич с тунцом, как он
любит. Брату тяжело дается вся эта семейная неразбериха, так пускай
хоть омега-кислот дополучит, чтобы не отупеть под гнетом
тестостерона.
Тринадцать лет – это жесть, особенно
когда родители то разводятся, то нет. Определились бы, ей богу, и
не мучали ребенка. Он и так страдает. Ему Мэнди отказала, а теперь
еще и я напомнила, что целый месяц у нас будет жить дядя Эндрю,
самый занудный в мире холостяк и домосед. Уж он-то проследит, чтобы
Итон не бегал на тусовки и не водил друзей в дом.
Меня же дядя Эндрю боится и поэтому
игнорирует, даже если я стою перед ним с накрененным стаканом
кипятка в руке. Я серьезно, он как будто паук, а я – человек,
который пытается подобрать его на газету: дядя застывает,
притворяясь невидимкой, а при первой же возможности сбегает. Он
социофоб и при этом помешан на женских сиськах. Короче, пубертат
для него так и не закончился, и дядя Эндрю в моем обществе
чувствует себя ущербным. А вот Итон ему – ровня.
Подхватываю мешковатую куртку брата
и плетусь в прачечную. Забрасываю накопившуюся за неделю школьную
форму в стиральную машину, вливаю побольше ванильного
ароматизатора, а потом с минуту задумчиво слушаю, как шипит вода,
заливая вещи. От бессмысленного созерцания меня отвлекают звуки
извне, и я выглядываю в узкое вертикальное окно: у соседнего дома
паркуется белая фура. Впереди нее уже стоит синий джип-пикап.
Да неужели? Кто-то наконец поселится
в доме с призраками? Не то чтобы мне в жизни недоставало соседей
для полного счастья, но мы живем в конце улицы, а замыкать цепь я
не люблю. Не люблю и все! Я и так вечно крайняя по жизни.
– Ч-черт, – хлопаю соломенной
крышкой корзины для белья, понимая, что придется купить шторы:
проход между нашими домами – каких-то жалких пару метров, и без
занавески теперь не обойтись. Не переношу жалюзи, потому что
впечатление, будто сидишь в офисе, а не дома. А шторы хоть и
притягивают пыль, но меньшее из зол, чтобы соблюсти приличия. Когда
всю жизнь маешься на малонаселенном шотландском острове, то
приличия и правила становятся второй кожей: здесь без этого не
выжить. Замкнутое пространство, окруженное водой, не лучшее место
для конфликтов и истерик. Даже мама с папой ссорятся только в доме,
для внешнего мира сохраняя картинку идеальной жизни.
Три дня назад мне исполнилось
восемнадцать. Я бы еще прошлым летом перебралась на материк, в
университет, но ради Итона осталась на дополнительный год в местном
колледже[1]: в семье творится полный бедлам. Надеюсь, летом я со
спокойной душой сяду на паром – и прости прощай, родной Ламлаш!
Главное, чтобы родители к тому времени определились с разводом.
