Джун. Сейчас
«Не бойся думать о прошлом, милая.
Бойся забыть все хорошее вместе с плохим», – говорил Фрэнк.
В эту дождливую ноябрьскую пятницу
Джун именно так и жила – прошлым.
Фрэнка больше нет. Погасли его карие
глаза, которые согревали лучше пламени из камина, оборвался
заразительный смех. Опекун больше не обнимал, когда мучили
сомнения, не хмурился, поджимая губы, когда Джун и Тони случайно
попадались в разгар очередной ссоры. Терпеливый был. Надеялся, что
«дети» однажды обязательно найдут общий язык, но они были глупыми и
не научились дружить даже ради лучшего-в-мире-человека.
А теперь поздно.
Наверное, знай она с самого начала,
что Фрэнк смертельно болен, то притворялась бы лучше, хотя бы
попыталась, но тот скрывал до последнего: лишь полгода назад
признался, что у него сердце может остановиться в любую минуту. Ему
предлагали пересадку. Да, опасно в его возрасте, и все же шанс был.
Фрэнк отказался. Заявил, что именно в этом сердце живет память о
его жене Иден, и с этим сердцем он умрет, пусть оно и ленится
работать.
Упрямый оказался. Тони в него пошел,
такой же настойчивый.
Джун нахмурилась и поправила волосы,
убеждаясь, что они лежат идеально ровно. Прямые темные пряди едва
доходили до лопаток. Новая прическа. Непривычно.
Церемония прощания началась, а Джун
продолжала топтаться на тротуаре. В Эдинбурге в эту пору года было
сыро, но красочно. Крик чаек со стороны залива пробивался даже
через какофонию городской жизни, сливаясь с шумом автомобилей.
Джун одернула край черного жакета,
провела ладонями по брюкам, разглаживая. В стройной, ухоженной
студентке было не узнать ту ревнивую сиротку, которая боролась за
место под солнцем в доме Фрэнка. Но чувствовала она себя сейчас
именно так – напуганным ребенком: вход в часовню на окраине
Эдинбурга страшил. Высокие резные двери с круглым тяжелым кольцом
вместо ручки были закрыты. Джун всего-то нужно было подняться по
ступенькам и зайти внутрь. Проводить Фрэнка в последний путь. А она
не могла себя заставить.
Сотый раз за день полезла в карман
жакета и вытащила бальзам для губ. Нервы ни к черту, губы
пересыхали, как в пустыне. Джун было двадцать лет, а не пятнадцать,
но волновалась сейчас не меньше, чем в тот далекий день, когда
впервые ступила на землю поместья Иден-Парк.
Она закусила нижнюю губу до боли,
сглатывая тревогу, прикрыла глаза и потянула за металлическое
кольцо на двери. Ну вот. Получилось. Дыши, Джун.
В часовне оказалось теплее, чем
снаружи, но она все равно передернула плечами, справляясь с
дрожью.
– Наконец-то! – донесся возглас, и
навстречу вышла Уитни, племянница Фрэнка. Джун виделась с ней пару
дней назад, но подруга бросилась в объятия, словно сто лет прошло.
– Я беспокоилась, что ты спряталась от нас.
– Ну что ты, как я могла. Это же
Фрэнк… А Паркеры здесь?
– Нет, они в Италии. Прислали
соболезнования.
На церемонию прощания собрались
родственники, друзья, бизнес-партнеры. «Цвет» высшего общества
шотландской столицы. «Цвет», в котором так и не нашлось места для
Джун.
Она робко направилась вперед,
здороваясь, принимая скупые, но искренние слова поддержки, ощущая
себя чужой здесь.
А среди череды лиц, там, в первом
ряду – он. Тони.
Сердце болезненно сжалось, но
подойти к нему она не нашла смелости. Испугалась, что разрыдается.
Увидит холодные серые глаза – и выдержка треснет по шву. Потому что
это невыносимо. Потому что они два идиота.
Два законченных эгоиста.
Когда-то, в пятнадцать лет, Джун
совершила ошибку, за которую поедала себя живьем. Зачем я
свернула в проклятый магазин комиксов? Зачем?! Если бы вовремя
пришла домой из школы, то остановила бы трагедию… До сих пор жила
бы в Штатах. Все сложилось бы по-другому.
