Расскажи, Снегурочка, где была?!

— Если снежинка не раста-а-а-ает,

В твоей ладони не раста-а-а-ает!

Пока часы двенадцать...

— Hjælp![1] На помощь!

Пронзительный вопль перебил моё мирное мурлыканье. Я замолчала и остановилась. Уже давно стемнело — в Дании зимой темнеет рано. Улица пустынная — я живу, что называется, на краю Ойкумены... а вопль повторился:

— Red mig!![2]

Голос как будто подростка… И чего его носит невесть где в такой час? Вроде бы в конце переулка мелькнули тени, послышались грубые голоса и тихий плач.

— Да какого... — выругалась я и заскользила на высоких каблуках по снегу в направлении, откуда слышались плач и голоса.

На ходу выудила сотовый, собираясь вызвать полицию, но тут раздался новый истошный вопль:

— Нет, пожалуйста! Не трогайте меня, нет!!

И я, забыв и о полиции, и о сотовом, чуть не падая, понеслась вперёд. Убивают его, что ли?! И резко затормозила. Их было пятеро, грузные, бандитского вида. Я уже полгода в Копенгагене, но таких отморозков не видела ни разу. А у самой стены в жалкой позе съёжился худенький светловолосый мальчуган лет двенадцати. Зажимает разбитый нос и всхлипывает так жалобно, что у любого нормального человека сердце дрогнет. Но окружившие его нормальными, судя по всему, не были. Один грубо схватил мальчугана за плечо, замахнулся и...

— А ну, отпусти его, урод! — вопль вырвался у меня внезапно, громко и немного визгливо.

Амбалы, как один, обернулись, смерили меня угрожающими взглядами... и расхохотались. В какой-то мере можно понять: вид у меня тот ещё! Коротенькая шубка с белой оторочкой из искусственного меха, легкомысленные розовые сапожки, не менее легкомысленная шапочка и фальшивая белая коса с пышным розовым бантом — мои собственные волосы чернее угля. Шла я, вообще-то, с русской вечеринки, на которой изображала Снегурочку — подработка иностранной студентке никогда не помешает. Деньги, вдруг мелькнуло в голове, уже выплатили, и они сейчас со мной... Что, если эти уроды их заберут?! Страх за заработанные кроны пробудил во мне агрессию. Зачерпнув горсть снега, я запустила плохо слепленным снежком в ближайшего ко мне амбала и с вызовом крикнула:

— Что смешного? Думаешь, не врежу?!

И что только несу? Если и врежу, он не поморщится, но если врежет он... Амбал стряхнул снег с волос — снежок попал ему в макушку — и угрожающе двинулся ко мне. Я попятилась, но тут отморозок, стоявший возле всхлипывающего мальчугана, сильно тряхнул бедолагу и приложил его о стену. Паренёк зашёлся в рыданиях, упал на снег... и я решилась. Сдёрнув с плеча рюкзак, с диким воплем «Ура-а-а-а!» шарахнула им двигавшегося на меня амбала, увернулась от кулака другого, но, когда подскочила к пареньку, выигранное неожиданностью преимущество закончилось. Третировавший мальчугана урод схватил меня за волосы, чуть не вырвав с корнем и фальшивые, и мои настоящие. Пискнув от боли, я попыталась съездить ему коленом в пах — не дотянулась, попробовала расцарапать лицо — он увернулся... Оставалось лишь укусить, и я не стала сдерживаться. От рёва укушенного мною датского «шкафа» задрожал морозный воздух. Он с силой толкнул меня наземь, явно был не прочь вбить в снег ногами, но тут раздался спокойный повелительный голос:

— Довольно.

И амбал, на мгновение застыв, как статуя, тотчас почтительно поклонился... неспешно поднявшемуся на ноги подростку! Забыв закрыть рот, я смотрела, как только что всхлипывавший жалкий паренёк выпрямляется и увеличивается в размерах на глазах. И вот уже вместо щуплого мальчугана на меня сверху вниз взирает парень лет двадцати с небольшим. Очень светлые глаза со светлыми ресницами, серебристо-белые волосы собраны в хвост. И одет, будто тоже только что с костюмированной вечеринки. Присев передо мной на корточки, он секунды две разглядывал меня, слегка склонив голову набок, и, наконец, кивнул: