1921 год
По палубе стоявшего у причала парохода «Соловецкий» то и дело сновали люди. И чем меньше оставалось времени до его отхода, тем быстрее передвигались заключенные, тем суетливее становились действия их охранников. Одни с мешками и ящиками, семеня ногами в драной обутке, торопливо сбегали на берег по пружинящим под их весом деревянным мосткам. Другие, обливаясь потом, катили им навстречу огромные бочки, от которых шел ни с чем несравнимый запах соленой рыбы.
Несколько выделялась от всей этой серо-черной массы заключенных троица солагерников, державшаяся от остальных чуть в стороне. И не только тем, что одежонка на них была чуть поновее, чем у остальных, а ботинки не рваные и не штопанные. Отличались тем, чем они занимались. Вернее то, что носили на борт. С поклажей троица следовали только в одном направлении – на пароход, а обратно спускались чуть не бегом, налегке. Груз был сложен на причале отдельно от всего прочего и нет, нет, да и поблескивал сквозь щели деревянных ящиков в лучах майского солнца.
Церковная утварь, погрузкой которой и занимались эти заключенные, была привезена на берег лишь после того, как накануне округу огласил протяжный гудок подходящего к причалу корабля. Груз хоть и не советский, и как говорил начальник лагеря, «бестолковый» и «антинародный», а все одно требовал учета и аккуратного отношения. А потому собранные за прошедшую зиму с монастырских подвалов храмовые принадлежности, были заблаговременно самым тщательным образом переписаны и упакованы в ящики, мешки и корзины. И теперь, когда потребовались, также бережно перегружались на палубу парохода.
Как правило, с причала на судно ставили два трапа. Один – для выгрузки привезенного на остров груза, другой – для погрузки, того, что предназначалось для доставки на большую землю. Но в этот раз второго трапа на пароходе не оказалось. Как не досчитались согласно накладной и части продовольствия, и нескольких заключенных, вероятно в спешке забытых в распределительном пункте в Архангельске.
Из-за неожиданно теплой для этих мест весны, навигацию в Белом море открыли на две-три недели раньше обычного. И лагерное начальство, планировавшее погрузку первого судна на конец мая и даже начало июня, оказалось к этому не готово. Известие о том, что «Соловецкий» уже стоит у архангельского причала, работников местного ГубЧКа застало врасплох. К тому же в тот же день был звонок из центрального аппарата ВЧК, после которого стало понятно, что Москва в курсе происходящего и заинтересована в развитии лагеря на Соловках. А значит, задержка с погрузкой и доставкой груза и арестованных на Соловки была чревата для руководства архангельского ГубЧКа серьезными последствиями. Стараясь как можно скорее отрапортовать московскому руководству об успешном открытии навигации и отправке первого в нынешнюю навигацию судна, местное руководство заметно спешило с загрузкой парохода. В результате после его убытия на причале в Архангельске помимо всего прочего остался лежать и второй грузовой трап «Соловецкого», а из барака для пересыльных забыли отправить с десяток осужденных.
– Давай, пошевеливайся, мать вашу! – кричал каждому, кто пробегал мимо его, стоявший рядом со сходнями рыжебородый мужчина в фуражке-бескозырке и накинутом поверх бушлата овчинном тулупе.
Нелепый наряд, казалось, ничуть не смущал его владельца, хотя на улице и было под двадцать градусов. Стоять несколько часов на ветру удовольствие для него было не самое приятное, а старое потертое сукно бушлата его совсем не грело. Глядя, как вокруг снуют почти раздетые разгоряченные матросы и грузчики из числа заключенных, мужчина еще больше запахнул на себе полы тулупа. И если бы не затерявшаяся неизвестно где зимняя шапка, наверняка бы одел и ее. Капитанскую фуражку в таких случаях он одевал редко – сдует и тогда не в чем на берег в городе сходить будет. А с бескозыркой все надежнее – ленточки запихнул под бушлат, и стой себе спокойно. Дальше шеи все одно не улетит. Ну, а улетит, не жаль. В каптерке их десятка два разных размеров.
