Сентябрь в этом году выдался на удивление теплым, обманчиво-ласковым, словно и не собирался уступать права надменному октябрю. Воздух, густой и прозрачный, пах прелой листвой и последними, самыми стойкими астрами. Я любила это время. Время подведения итогов, когда природа, прежде чем уснуть, выплескивала на городские скверы все запасы золота и багрянца.
Мы с Тамарой договорились встретиться у «Лавки времен» – небольшого антикварного магазина, который я обожала. Тамара, как всегда, опаздывала, и я была даже рада этим десяти минутам одиночества. Прислонившись к прохладной витрине, я вглядывалась в застывший мир по ту сторону стекла. Пузатый комод, фарфоровая пастушка, серебряный портсигар… Меня всегда тянуло в такие места. Мне казалось, что здесь можно услышать эхо чужих жизней. Моя собственная жизнь, ровная и предсказуемая, как тиканье дедовских часов, на фоне этих безмолвных драм казалась почти пресной.
– Прости, Катюха, пробка на мосту, будь она неладна! – Тамара вынырнула из-за угла, энергичная, полная жизни, и сгребла меня в охапку. – Ну что, пойдем копаться в этом старье? Может, найдем тебе какое-нибудь проклятое ожерелье, будешь потом по ночам выть на луну.
Я искренне рассмеялась. Только она умела так легко развеять мою осеннюю меланхолию. – Мне бы лучше подсвечник, – ответила я. – Петр жалуется, что я вечно свет по всей квартире жгу, когда читаю. Говорит, так и разоримся на электричестве.
– Ой, не могу с твоего профессора! – фыркнула Тамара, толкая тяжелую дубовую дверь. – У него зарплата как у министра, а он за киловатты переживает. Мой Саша вчера на рыбалке утопил новый спиннинг за тридцать тысяч. Пришел, глазами хлопает. Ну что с ним делать? Сказала, чтоб в следующий раз себя к берегу привязывал.
Внутри магазина нас окутал густой запах воска и старого дерева. Я бродила между рядами, и мои пальцы скользили по прохладной поверхности мебели.
– Смотри, какая прелесть, – я осторожно взяла в руки маленькую бархатную коробочку. Внутри лежала брошь – серебряная веточка ландыша с крошечными жемчужинами. – У бабушки похожая была. Она говорила, что это символ семейного счастья.
– Красивая, – согласилась Тамара, но тут же переключилась. – А вот эта чернильница твоему Петьке бы подошла. Для солидности. Сидел бы за своим столом, важный, как филин, и макал бы перо в чернила. Представляешь?
Я представила и улыбнулась. Петр. Мой Петр, моя тихая гавань, моя надежная стена вот уже двадцать пять лет. Он сейчас в Москве, на симпозиуме. Утром звонил из гостиницы, его голос в трубке звучал таким знакомым и родным. Жаловался на плохой кофе и строго спрашивал, не забыла ли я полить его фикус. Заботливый. Иногда до смешного педантичный, но мой. Он должен был вернуться завтра, и я уже спланировала ужин с запеченной уткой. Я любила ждать его, наполняя дом уютом и теплом.
– Нет, чернильница – это перебор, – мягко сказала я. – Он и так на меня ворчит, что я всю квартиру старыми вещами захламила.
– Так, ладно, хватит с нас пыли, – решительно заявила Тамара. – Пойдем выпьем кофе. Вон в том кафе, смотри, какие пирожные на витрине. Нам срочно нужен допинг.
Мы вышли на улицу. Кафе «Венский полдень» манило ароматом выпечки. Мы уже собирались войти, как Тамара вдруг замерла, вцепившись мне в локоть.
– Погоди-ка…
– Что такое?
– Кать… Ты только не волнуйся, – ее голос стал тихим, а взгляд был прикован к столику у окна. – Там, у стены… это не твой Петька?
Внутри у меня что-то неприятно екнуло, но я тут же усмехнулась.
– Томка, ты с ума сошла? Какой Петька? Он в Москве. Тебе просто показалось.
– Да нет, Кать, ты посмотри, – не унималась она. – Пиджак его твидовый, любимый. И профиль… Ну вылитый!
