Семь лет.
Семь лет я сижу тут, на этой промерзшей и богом забытой метеостанции. Они отправили меня на Купол-4 в надежде, что я, быть может, сломаюсь, замерзну или, вероятно, стану одной из шестеренок механизма, который мне поручено обслуживать? Что я пропитаюсь насквозь льдом, дизельным выхлопом и дымом от печки? Не знаю. Но уже явственно ощущаю: я – часть этого места. Ну, или оно – часть меня.
Моя дневная рутина не могла назваться простой, но была уже отточена до автоматизма. Подъем в семь утра по будильнику, кружка цикория из пакета – настоящий кофе Зубов привозит разве что под Новый год, да и то не всегда. Дальше – обход. Натягиваю тулуп, валенки, ушанку и выхожу в заснеженную пустыню. Обслуживать антенну Гроза-М. Здоровенная махина, которая слепо смотрит куда-то ввысь, куда-то очень далеко. А я слежу, чтоб так оно дальше и оставалось. Проверяю уровень масла в редукторах поворотных механизмов, которые не поворачивались аж с семьдесят девятого, счищаю снег и наледь, прогреваю двигатель резервным дизель-генератором. А после всех этих нехитрых процедур пишу в журнал неизменные слова: «Давление в норме. Температура в норме. Отклонений нет». И так каждые 4 часа. Работа, в общем-то, не сложная, но монотонная.
«Монотонная»… Это как девиз моей нынешней жизни. Каждый божий день одно и то же… С тех пор, как Виктора Сергеевича упекли бог знает куда, изменилось почти все – сотрудников раскидали по разным предприятиям и понизили в должности, премии отобрали, а контракт заставили продлевать на многие годы чуть ли не под дулом автомата.
А меня вызвали в тихий кабинет на Лубянке. Никаких криков. Никаких угроз. Просто человек в сером, безликом костюме с такими же безликими глазами. Он молча положил передо мной два документа. На одном – приказ о моём назначении инженером-смотрителем на объект «Купол-4» сроком на десять лет. На другом – ордер на мой арест по статье «Разглашение государственной тайны и антисоветская деятельность».
Вот так я тут и оказался. Метеорологическая, значит, станция. На базе бывшего оборонного объекта. Проверяю счетчики, прогреваю двигатели, встаю по будильнику, жую консервированное хрючево и раз в полгода езжу на двухнедельный отпуск в родной город. Жалование, по правде сказать, было весьма и весьма нескромным, однако тратить его было совершенно некуда. Авто, недвижимость – зачем, если я все равно нахожусь тут, вдали от цивилизации? Оставить потомкам? Что ж, семью с таким графиком все равно не сколотить. Оставалось надеяться, что когда срок контракта выйдет, меня, наконец, отпустят в чистое поле, а до того момента можно было бы отложить солидную сумму. Вряд ли, конечно, оно так будет, но именно этой мыслью я порой себя и успокаивал.
Да, это была капитуляция, унижение. Но… Все эти мысли о деньгах и повседневности – так, жвачка для ума в перерывах между циклами дневной рутины. Один из способов занять голову. По-настоящему вдохнуть получается лишь ночью.
Когда последний обход сделан, запись внесена в журнал, а до следующего будильника еще три с половиной часа, я запираю двери своей каморки на все возможные засовы и замки. Мир снаружи перестает существовать, а я наконец могу вспомнить кем я был до… этого всего.
Я достаю из-под кровати пыльный деревянный ящик. В нём – всё, что осталось от прошлой жизни. Несколько уникальных германиевых транзисторов. Потрёпанная тетрадь Виктора Сергеевича в клеточку. И пожелтевшая фотография. На ней мы с ним стоим у первого прототипа. Учитель что-то увлечённо мне объясняет, а я, молодой идиот, смотрю на него с благоговением.
«Знал бы ты тогда, Аркаша, куда приведёт тебя эта дорожка. Подписал бы тот контракт? Или выбрал бы тюрьму, как он? Нет. Струсил бы. Как и тогда».
