Я всегда считала себя человеком осторожным. Из тех, кто трижды проверяет, закрыта ли дверь, и держит телефон на зарядке при восьмидесяти процентах – «на всякий случай». Я не верила в судьбу, не верила в магнетизм случайных встреч и уж точно не верила, что какой-то мужчина способен перевернуть мою жизнь одним взглядом.
Но тогда появился Иван Лежняков.
Он был не просто мужчиной – он был психологом. Это слово он носил, как одни носят любимое пальто: не напоказ, но так, чтобы его видели. «Я психолог» – и люди, казалось, с облегчением отпускали свои защёлки. Мне же это слово было как звонок тревоги: слишком много доступа внутрь.
Мы познакомились случайно – из той серии случайностей, которые потом по ночам вспоминаешь и думаешь, не придумала ли. Сначала он показался мне неправильным. Слишком внимательным, чтобы не расслабиться. Слишком закрытым, чтобы не забыть насторожиться. И слишком… непредсказуемым. В одну минуту – тёплая улыбка в уголках глаз, в следующую – ровная прохлада, будто кто-то выключил звук.
Мы договорились встретиться. Не «на свидание», не «на консультацию» – просто «сядем и поговорим». Было лето. День тёплый, вязкий, когда воздух пахнет расплавленным асфальтом и липовой пыльцой. У кафе – деревянные лавочки под тентом. Я пришла… поздно. Нет – я нарочно опоздала. Я стояла за углом и считала до шестидесяти – один, два, три – давая себе шанс сбежать. Шла по другой стороне улицы, делая вид, что ищу банкомат. Останавливалась у витрины с платьями, которые никогда бы не надела. Мне было страшно подойти к нему, страшно увидеть, как мои страхи отразятся у него в глазах.
Когда я, наконец, вышла из тени и подошла к лавочке, он уже держал в руке баночку колы – алюминий блестел влажными каплями и шипел, когда он надавливал пальцем на вмятину. Он постукивал ногтем по металлу – ровно и мерно, как метроном. Посмотрел на меня без паузы, без игры.
–
Что же ты так долго? – сказал он спокойно, как факт. – Я уже почти хотел уходить.
Я кивнула и села на край лавочки, как садятся в автобус, который вот-вот тронется. Меня трясло – мелко, как от внезапного холодка, хотя вокруг всё плавилось от жары. Горло сжалось до толщины нитки. Губы сухие, язык не слушается. Я молчала. Очень хотела сказать «извини» или хотя бы «привет», но слова застревали где-то в ключицах и ни одно не доходило до рта.
Он сделал глоток колы, отвёл взгляд к дороге, где на красном светофоре перегревались машины, и вернул его на меня.
–
Ты боялась? – спросил он просто.
Я едва заметно кивнула.
–
У тебя всегда так? – продолжил он, чуть наклонив голову. – Или это… только сейчас?
Я сжала пальцы, чувствуя подушечки – влажные, как после дождя, хотя дождя не было. Почти десять минут я молчала. Он задавал короткие вопросы, не лез внутрь, скорее нащупывал берег:
–
Где тебе удобнее сидеть – тут или в тени?
–
Хочешь, пересядем подальше от людей?
Я отвечала взглядами и кивками: «здесь», «нет», «не знаю». Сердце билось так громко, что казалось, он его слышит – как слышишь музыку соседей, если приложишь стакан к стене.
–
Можем и помолчать, – сказал он в какой-то момент, чуть сжав баночку так, что металл тихо щёлкнул. – Но мне важно понять, что с тобой. Это про то, что я – пугаю? Или про то, что близость пугает?
«И то, и другое», – хотела ответить я. «И ещё третье: я сама себя пугаю в такие моменты». Но в голос попала только одна буква, и она растворилась между нами так же тихо, как холодок от вентилятора.
Его глаза ослепительно сияли на солнце, и на мгновение я будто залипла на этом притяжение его глаза. Голубые с переливами зеленого, будто манили своей глубиной. Его волосы были мягкие, коротки и темно-русые или шатеновые. Небольшая подстриженная борода и усы, красиво обрамляли лицо. Он был прекрасен.
