Дочери Мирославе и сыну Дмитрию посвящаю…
Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежну ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода…
(древнеславянский заговор)
Серые тяжелые тучи, невесть откуда взявшиеся в конце лета, будто многоголовое чудище, посланное приближающейся сердитой за задержку лета осенью, низко, цепляясь отвислым своим брюхом за вершины деревьев, наползая друг на друга, несметным войском выкатывали из-за горных вершин. Мелкий, нудный и не по-летнему холодный дождь шел уже третьи сутки без остановки. Река, еще совсем недавно, такая покладистая и умиротворенная, разнеженная под теплыми лучами солнца, напоенная запахами летних трав, из кроткой девицы на выданье, сейчас превратилась во взбесившуюся фурию. С грохотом перекатывая по дну камни, она наскакивала на размякшие от воды берега, утаскивая за собой в самую глубину мелкий тальник и пучки трав. Белые, взбитые в пену буруны, шапками вздымались над воронками водоворотов.
Человек вынырнул из мутного потока, жадно хватая ртом воздух, а через секунду опять был поглощен наскочившей волной. Он потерял всяческую ориентацию в пространстве и бестолково размахивал руками, пытаясь нащупать в этой круговерти хоть что-нибудь, за что можно бы было уцепиться: хоть выступ камня, хоть старую коряжину, придавленную камнем. Но река была безжалостна и безразлична. Она не ведала пощады и не спешила на помощь человеку. Очередной волной его крепко приложило ко дну и поволокло по грохочущим камням, обдирая до крови кожу незащищенных одеждой рук. Ослепший и оглохший, он попробовал оттолкнуться от дна ногами, чтобы вновь вынырнуть на поверхность, но было сложно определить, где это самое дно было. Река держала его цепко, не желая выпускать своей добычи. Легкие разрывало от огненной жгучей боли, все мышцы сводило судорогой от холода и напряжения, а в ушах стоял ровный звон. И он понял, что это конец. Глупый, совершенно нелепый и бесславный конец. Нет, перед его внутренним взором не мелькала вся его жизнь. Все это глупости! Картины прошедшей жизни возникают, когда у человека перед смертью есть хотя бы несколько мгновений, чтобы осознать свой уход, а у него этих мгновений не было. Не было и сил, которые он все отдал бессмысленной и бесполезной борьбе со стихией разгневанной воды. Сознание просто стало меркнуть, затягиваться серой и какой-то вязкой мутью. И в самый последний миг, перед тем как окончательно погрузиться в непроглядный мрак небытия, он почувствовал, как что-то с силой схватило его, и поволокло куда-то в сторону, наперекор упругим волнам течения.
– Люськааа….
Ласковый шепот над самым моим ухом вынудил вынырнуть из объятия сладкого сна. А легкое прикосновение губ к моей щеке заставило меня окончательно проснуться. Сладко потянувшись, не открывая глаз, я протянула руки и, обняв того, кто так нежно меня разбудил, притянула его к себе. Тихо прошептала:
– Доброе утро, родной… От тебя так вкусно пахнет лесом и свежим кофе… Неужели ты и мне приготовил этого божественного напитка?
Муж, осторожно освободившись от моих объятий, с ласковой усмешкой проговорил:
– Вставай, соня… Тебе кофе в постель?
Я ответила привычной шуткой:
– Лучше в чашечку… – И наконец открыла глаза.
Игорь сидел на краю кровати и с улыбкой, полной любви и нежности смотрел на меня. В синих, словно июльское небо глазах, весело отплясывали чертенята.
– Если ты сейчас не встанешь, то и в чашечку налить будет нечего. – Попытался он быть строгим. Правда, это у него почти не получилось. Я говорю «почти», потому что, брови-то он на переносице сдвинул, но чертенята из глаз никуда не делись. Он встал с кровати, и направился к дверям, собираясь меня покинуть. И, уже стоя на пороге, нарочито небрежным голосом, проговорил: – Кстати… Звонил Иван. Они с Марусей и с друзьями собрались на какую-то базу. Хотят на лошадях в горы пойти. Обещали заехать к нам…
