…негодуя, вместе вздыхали Афина и Гера (Гомер,
«Илиада»)
– Паша, не спорь со мной!
– Почему?!
– Потому что со мной вредно спорить!
Такие слова на прокурора не могли произвести должного
впечатления. Это же совершенно не убедительная аргументация. Но
Павел Тихий рассмеялся.
– Эля, с тобой невозможно спорить.
– Поэтому не спорь, а ешь!
Перед Пашей поставили тарелку со сливочной пастой с курицей и
грибами.
– Давай, Лиса Патрикеевна, ешь и слушай умную тетю Элю!
Павел хмыкнул и принялся за еду. Уж что-что, а готовила Эля
вкусно. Да и вообще…
Павел уже год знаком с Элей – если словом «знаком» можно описать
тот факт, что эта девушка – жена его брата. И не просто брата, а
брата-близнеца, с которым Пашка все жизнь себя чувствовал одной из
двух половинок единого целого. Кто не является близнецом – тому не
понять, и не парьтесь.
Это хрен поймешь, если ты сам такого не испытал на своей шкуре.
И словами это тоже хрен опишешь. Поэтому когда Петр, младший брат
Павла – а в паре братьев Тихих каждый считал себя старшим, а своего
брата младшим, что бы там ни значилось в свидетельстве о рождении,
это аксиома! – так вот, когда младший брат соизволил вдруг жениться
– то это стало чем-то сродни персональной катастрофы для Павла. Как
Петька мог жениться?!
Да еще так удачно!
Нет, Павел не рассматривал брак брата с позиции мещанской точки
зрения «удачный – не удачный». Он смотрел на это дело с другой
стороны. Эля просто как нож в масло вошла в их семью. Ее обожала
Марфа. Ее боготворила мама. И, самое удивительное – Элю опасался
отец. Не боялся – отец в принципе не мог никого бояться, это тоже
аксиома. Но – опасался. И это был единственный в своем роде и
уникальный пример, когда Тихон Тихий на кого-то смотрел с явной
опаской.
И вот эта молодая женщина сидела сейчас напротив Паши.
– Хлебушка, Пашенька?
– Эля! – неразборчиво рыкнул Павел. – Заведите уже с Петькой
ребёнка, и на нем свои материнские инстинкты реализуй.
Эля лишь выгнула бровь. У нее был талант – одним звуком, жестом,
поворотом головы ставить собеседника на место. У Элины Тихой вообще
бездна талантов. Главнейший из которых – уживаться с Петькой.
– Когда уже твой ненаглядный домой явится?
– Сие непредсказуемо, – Эля забрала у Павла пустую тарелку. –
Чай будешь?
– Буду.
Они пили чай, Эля рассказывала о своей работе, а Павел смотрел
на Элины руки на столе. У них в семье у женщин совсем другие руки.
Мамины – маленькие, аккуратные, но очень умелые руки хирурга, пусть
уже и в, если так можно сказать, отставке. У сестры – такие же, как
у мамы, только это руки успешного управляющего ресторана
«госТинцы», которые, кстати, умеют виртуозно готовить – пальчики
оближешь.
Эля тоже готовит вкусно – сливочная паста была очень и очень. Но
на этом сходство рук заканчивалось. У Элины руки крупные, почти
мужские, с длинными пальцами и сильно выраженными суставами. И
все-таки красивые, собственной своеобразной красотой. У основания
мизинца правой руки алел свежий то ли шрам, то ли ожог.
Ох, Эля, Эля…
– Лисичка, ты меня слушаешь?
Паша вынырнул из своих размышлений, вздохнул, отхлебнул чая.
– Я ведь обижусь когда-нибудь. Почему это я – лисичка?
Эля рассмеялась, встала и легко чмокнула его в макушку.
– Не обижайся. Что, никто больше не рискует называть грозного
прокурора лисичкой? – Паша что-то невнятно буркнул. – Да потому что
ты лис – рыжий и хитрый.
– Ну а Патрикеевна почему?
– Не знаю, – беспечно рассмеялась Эля – Потому что Патрикей
созвучно с Павлом. Но я больше не буду называть тебе лисичкой. И
Лисой Патрикеевной тоже не буду. Станешь ты у меня Лис
Патрикей!
– И как с тобой Петька живет? – вздохнул Павел.
– Не жалуется.
– Потому что ему запрещено жаловаться!
