– Вадим Эдуардович, ты не поверишь, – в ординаторскую влетает
Алферов.
– Евгений Николаевич, я четырнадцать лет в хирургии. Попробуй
меня удивить.
Алферов ухмыляется.
– Закон парных случаев снова сработал.
Если это то, о чем я думаю…
– Скажи, что пошутил.
– Я только что из приемного. Пациента уже готовят к операции, –
дисциплинированно рапортует Алферов.
Проклял нас кто-то, что ли? Или не надо было позавчера
очередного «народного целителя» из отделения выгонять?
– Жень, ты, когда из приемного шел, не видел, надпись у нас не
поменялась?
– А?
– Ну, может, вместо «Хирургическое отделение» там теперь надпись
«Членомонтаж»?
Вместе с Женькой за компанию ржут и другие находящиеся в
ординаторской хирурги.
– Что, опять эксперименты с пылесосом?
– Не, там история полный трэш, я думал, такое только в анекдотах
бывает…
Женька прерывается. Дверь в ординаторскую снова открывается,
заглядывает медсестра Катя.
– Вадим Эдуардович, у нас все готово!
– Готово к ремонту карданного вала?
Катя хмурится, не понимая шутки. Парни мои снова ржут. Я встаю,
с хрустом переплетая пальцы. Не жили мы скучно – не хрен
начинать.
***
Сразу после операционной меня срочно вызывают на ковер к
высокому начальству, разумеется, по какой-то ерунде. Отчеты, мать
их. По возвращении на меня нападает Людмила Владимировна, самая
опытная медсестра в нашем отделении.
– Вадим Эдуардович, вас там спрашивает родственница этого…
только что прооперированного.
– Сильно спрашивает?
– Нервически.
Если нервически – то жена, наверное. Переживает, как там
семейная реликвия – уцелела ли в неравном бою с зубами.
Киваю медсестре, повожу плечами. До конца рабочего дня – два
часа. Сегодня был день без операций. Этот бедолага – не в счет,
пустяк. А вот его нервическая – это может быть серьезное.
***
– Вы Мишу оперировали?!
Привычно сканирую внешность, определяя стратегию разговора. На
воробья похожа. Или на галчонка. Мелкая, щуплая, темные
взъерошенные волосы, круглые глаза и какие-то внезапно пухлые щеки.
Но в целом на нервическую тянет условно. Больше данных за
адеквата.
– Я.
– Что с ним?!
– А вы ему кто? – уточняю на всякий случай.
– А… Мы… мы вместе.
Выгибаю бровь.
– Жена?
Округлые щеки вспыхивают.
– Нет.
Ну вот, все совсем упростилось.
– На нет и суда нет.
– Что?!
– Информация о состоянии здоровья относится к предельно
конфиденциальной. Я могу сообщать ее только близким
родственникам.
Она заливается краской не только щеками – всем лицом. Сопит.
Чувствую – злость копит. Многоопытная Людмила Владимировна права –
нервическая. Но вообще-то медсестра накосячила – сама могла бы
уточнить у девицы, кто она пациенту, а не гонять меня в
приемное.
– Я… Я… – шмыгает, часто моргает, вытирает щеку плечом. – Там
все в крови было… Я так испугалась.
А вот это совсем бесполезно. К женским слезам у меня иммунитет.
Развожу руками.
– Сожалею, но ничего не могу сделать. У меня инструкция.
– Но скажите хотя бы... – она все еще шмыгает носом, переводит
дыхание, зрачки расширены. Стрессанула по-любому.
Я слушаю поток бессвязных слов. Нет, два дня подряд членомонтажа
– это перебор. Мы ж не урология, в конце концов. Что ты хочешь
спросить, милая моя – уцелело ли хозяйство у твоего «мы вместе»? А
ты вообще детали знаешь? Анамнез, так сказать? Мне Алферов вкратце
рассказал, пока ассистировал – и я охренел. Я охренел, а
операционная бригада хрюкала от смеха. А ты что? Все норм? Тебе ли
после всего переживать за его карданный вал?
Но вместо этого говорю ровно противоположное.
Иногда в меня вселяется бес. Мать говорит, что это крышечка
излишек эго сбрасывает – но матушка у меня мастер формулировок. Она
еще свято убеждена, что это все от того, что я не женат. И что жена
бы нашла, куда этот излишек эго утилизировать с пользой для
дела.
