– Сядь, у меня к тебе серьезный
разговор, – сурово сказала мне госпожа Матильда Краус,
настоятельница приюта святой Ладимилы, в котором я прожила
последние пятнадцать лет своей жизни. Который стал мне полноценным
домом, а его воспитанники — настоящей семьей.
Недоумевая, я опустилась на стул
напротив её стола. Не такого я ожидала, когда она вызвала меня к
себе. Думала, поздравить с днём рождения хочет, как-никак, мне
сегодня двадцать исполняется.
– Как ты знаешь, в нашем приюте на
первом месте всегда стояла забота о воспитанниках… – начала госпожа
Краус, внимательно глядя на меня. Я ответила как можно более
невинным взглядом. Только что ресницами не захлопала.
Чего ей от меня надо? Может,
попрощаться хочет? Или сказать какую-нибудь напутственную речь? В
конце концов, уже завтра меня в приюте больше не будет – согласно
правилам, воспитанники покидают стены приюта сразу после вступления
в совершеннолетие.
И я была несказанно рада этому
событию. Да, приют святой Ладимилы заменил мне дом, но вся жизнь
здесь шла по одному и тому же расписанию. Подъём ранним утром,
работа в поле, а зимой в швейной мастерской с редкими перерывами на
отдых. Даже на праздники нам не всегда разрешали отлучиться в
соседний город.
Не удивительно, что весь день я
предвкушала, что совсем скоро наслажусь долгожданной свободой.
– Агата! – строго окликнула меня
госпожа Краус, и я встрепенулась, вынырнув из размышлений, – не
отвлекайся! Ты меня слушаешь?
Я энергично закивала:
– Конечно, госпожа Краус! Я тоже
очень люблю наш приют!
Надеюсь, она не поймёт, что, пока
она пела дифирамбы приюту и святой Ладимиле, я успешно считала
ворон и думала о своей жизни.
Лицо госпожи Матильды
просветлело.
– Я всегда знала, что ты понятливая
девочка, – проворковала она, и я с подозрением уставилась на неё.
Чего это она так резко сменила суровость на милость? К добру ли
это?
Госпожа Краус вышла из-за стола и
принялась расхаживать по кабинету передо мной. Её длинная
тёмно-лиловая юбка с шуршанием подметала пол.
– Если бы не наш благодетель, – с
придыханием сказала она, – нашему приюту давным-давно пришёл бы
конец! Благодаря щедрости его светлейшества мы можем спокойно спать
и сытно есть, не думая о завтрашнем дне.
Я насторожилась ещё больше. Чего это
она принялась рассыпаться в дифирамбах этому «благодетелю»,
если…
– Госпожа Краус, вы что-то путаете,
– нахально встряла я в поток её красноречия, – по-вашему, пустая
похлёбка с одиноким огрызком хлеба – сытная еда? А мясо мы вообще
видели месяца три назад – когда господин Шевчик, младший повар,
тащил мимо столовой свиную ногу. Наверное, она была очень вкусной,
вот только нам её даже понюхать не дали.
Госпожа Матильда пошла красными
пятнами. Благостное выражение исчезло с её лица, а глаза выпучились
и засверкали так гневно, будто это она сама поймала меня на краже
той самой свиной ноги.
– Да как ты смеешь такое говорить,
Агата? – злобно прошипела она, – после всего того хорошего, что мы
сделали для тебя…
– Зачем вы перебиваете Агату? –
раздался за спиной насмешливый грозный баритон, – я бы с
удовольствием послушал ещё. Всегда полезно узнать, на что именно
идут мои деньги.
Вся краска схлынула с лица госпожи
Краус, а я вздрогнула от неожиданности. Этот голос был
подозрительно знаком…
За моей спиной послышались шаги, под
которыми жалобно заскрипели половицы, и к госпоже Краус подошёл
обладатель голоса. Она совсем сникла и пискнула что-то невнятное, а
я только мрачно смотрела на него.
Передо мной возвышался его
светлейшество Конрад фон Холландер. Причём, когда я говорю
«возвышался», я не утрирую: лорд был таким высоким, что мне из
сидячего положения казалось, что он вот-вот заденет головой люстру.
Шикарный тёмно-синий камзол, расшитый золотом, казалось, угрожающе
трещал на широких плечах, а безукоризненно белая рубашка была
небрежно расстёгнута на груди.
