Старик казался обеспокоенным – как человек, пытающийся разглядеть признаки увядания на хорошо знакомом, любимом лице. Уже несколько дней он бродил по широким подземным улицам, испещренным тысячами ответвлений, присаживался на лавочки на небольших округлых перекрестках, выходил на поверхность в узкие жаркие расщелины между высочайшими зданиями города. Иногда его неловкая качающаяся походка становилась совсем неуклюжей – привычная боль в спине, от которой старик кривился и подволакивал правую ногу, усиливалась, заставляя его долго сидеть, тяжело склонившись и утирая пот. Грузное тело с заметным висящим животом сильно давило на слабые ноги. Его лицо, обрюзгшее под стать фигуре, с отвисшими щеками, было бледно, как и у большинства жителей, почти все время проводящих в подземных помещениях и высоких зданиях города, где практически невозможно попасть под прямой солнечный свет. Бледность эта еще больше подчеркивала мешки под глазами и в сочетании со слабостью и замедленностью движений говорила о плохом здоровье. Он был стар и дряхл, одна шевелюра седых, бывших когда-то черными волос оставалась пышной, словно природа в насмешку решила сохранить хоть что-то. Однако глаза под набухшими веками с красными прожилками двигались четко, словно повинуясь какой-то сложной внутренней логике. Везде, где старик бывал, он сначала внимательно осматривал пространство вокруг и после этого переключался на лица людей. Видимо, у него было много знакомых в этом районе города, поскольку он часто вступал в долгие беседы, явно предпочитая слушать, а не говорить. Вот и сейчас он прошел через широкий подземный проход, который вывел его на небольшую площадь. Там, среди редких деревьев, растущих на подземных клумбах, прямо на брусчатке тут и там стояли многочисленные лавочки и небольшие столики. Площадь находилась на окраине города, словно у подножия горы из небоскребов, за которой начиналась равнина из одно- и двухэтажных строений пригорода. Время уже близилось к вечеру – непрямой свет отраженного от зданий солнца мягко освещал сидящих тут и там людей. Далекий гул транспортной системы был почти не слышен здесь, вдали от более оживленных мест. Было жарко и душно, но старика это, видимо, не беспокоило. Он привычно проковылял к свободной лавочке и уселся на нее, оглядываясь по сторонам. Через некоторое время он услышал окрик:
– Нанна, это ты? Присядь со мной.
Старик тяжело встал и быстро, насколько это позволяло усталое грузное тело, двинулся к тому, кто его окликнул. Было видно, что он рад встрече.
– Биту, это ты! Я помню, ты тоже любишь это место, – Нанна опустился на стул около низкого игрового столика.
Биту, тоже старик, был внешне полной противоположностью Нанне. Высокий, худой, с загорелым лицом, на котором выделялся крупный орлиный нос. Черты лица были жесткие, твердые. Взгляд совсем не старческий, а, наоборот, острый: Биту смотрел прямо и резко из-под прищуренных век. Он был похож на хищную птицу, уже опытную и поэтому спокойную, но все еще очень сильную и ловкую.
– Ты что-то совсем плохо выглядишь. Как ты? – загорелое лицо приблизилось, внимательно рассматривая собеседника.
– Все так же. Сижу дома или у сына в северной части. У меня же внучка. Помнишь, я тебе говорил? Редко выхожу, а сюда еще и пешком идти надо. Раньше прямо на площадь можно было попасть.
– Это мы провели голосование, – Биту торжествующе усмехнулся, – я организовал. Мы с мальчишками собрали подписи со всего района и подали петицию, чтобы Хуруб не висела над нашими головами.
– Ох! Ничего себе! Это же так сложно, – Нанна в удивлении всплеснул руками, чем вызвал гордую ухмылку собеседника.
– Хочется тишины, а то от этого гула над головой негде спрятаться было. Я в этих переулках, – загорелая рука махнула в сторону приземистых зданий за площадью, – еще пацаном бегал. Тут дед мой сидел, на этом самом месте. Однажды я прибежал жаловаться, что меня побили, так он мне всыпал еще сильнее, чем обидчики. Я его руку до сих пор помню, а с кем дрался – уже давно забыл.
