Снег падал крупными хлопьями на рельсы, словно пытаясь замести следы войны. Василий Петрович курил махорку у открытой двери вагона, наблюдая, как белая пелена поглощает знакомые с детства поля. Где-то там, за этой завесой, гремели пушки.
– Командир, приказ передать личному составу, – донеслось из глубины вагона.
Василий обернулся. Молоденький связист Колька протягивал ему сложенный вчетверо лист.
– Читай вслух, – сказал Василий, не беря бумагу. – Пускай все слышат.
Колька прочистил горло:
– Товарищи бойцы! Наш эшелон следует к месту формирования нового рубежа обороны. Враг не пройдет!
– Это все? – хмыкнул кто-то из угла.
– Это все, товарищ сержант Рябинин.
Сержант Рябинин – Степан для друзей – поднялся с нар. Высокий, жилистый, с глазами цвета зимнего неба. Воевал уже второй год, успел побывать в окружении под Вязьмой, прорывался через болота Брянщины.
– Значит, командир, опять отступаем? – спросил он негромко.
– Отходим на подготовленные позиции, – поправил Василий. – Есть разница.
– Какая разница мертвецу, как его убили – отступая или наступая? – встрял рядовой Гурин, тощий паренёк из Тамбовской губернии. – Всё одно в землю закопают.
– Заткнись, Гурин, – рявкнул Степан. – Когда помирать соберёшься – предупреди, место освободишь.
– А может, и не помру, – огрызнулся Гурин. – Может, выживу назло всем.
– Выживем, – сказал Василий спокойно. – Все выживем. Иначе за что воевали?
Поезд резко затормозил. В вагоне все смешалось – котелки, вещмешки, ругань. Василий выглянул наружу. Впереди, на путях, дымили обломки разбитого состава. Металл торчал из снега, как черные кости.
– Авиация постаралась, – констатировал машинист, подошедший к их вагону. – Придется в обход идти. Часов пять потеряем.
– Пять часов, – повторил Василий. – А немцы за пять часов сколько километров пройдут?
– Столько, сколько мы им позволим, – ответил Степан.
Машинист усмехнулся горько:
– Философ нашелся. А ты на передке паровоза постой, когда мессеры пикируют. Посмотрим, какая у тебя философия будет.
– Стоял, – коротко ответил Степан. – И не на паровозе – на броне танка. Тридцатьчетверка под мной сгорела в июле под Смоленском. А я остался. Значит, судьба такая.
Молчание повисло тяжелое, как дым от горящих вагонов впереди.
– Ладно, мужики, – сказал Василий. – Высаживаемся. Дальше пешком. Степан, подъем личный состав.
Через полчаса колонна растянулась по заснеженной дороге. Впереди шли разведчики – двое опытных ребят из Сибири, за ними Василий с радистом, потом основная группа. Замыкал колонну санинструктор Зоя, девушка из Ленинграда, которая могла вытащить раненого с того света и выругать здорового так, что тот неделю краснел.
– Товарищ лейтенант, – окликнул Василия Колька. – А правда, что немцы пленных не берут?
– Берут, – ответил Василий. – Только мы им не сдаёмся.
– А если ранен тяжело? Если сил нет драться?
Василий остановился, обернулся. Посмотрел на молодое лицо связиста, на котором еще не было настоящей печати войны – только страх и решимость, перемешанные в равных долях.
– Тогда товарищи за тебя подерутся, – сказал он. – А ты за них. Так и живем.
Зоя догнала их, тяжело дыша:
– Командир, раненый в хвосте колонны. Боец Петухов. Ногу прострелили еще на том участке, а он молчал. Теперь совсем плох.
Василий чертыхнулся. Петухов – хороший боец, автоматчик. Жена дома, двое детишек.
– Нести можем? – спросил он.
– Попробовать можно. Но он сильно кровь теряет.
– Степан! – крикнул Василий.
