Оксфорд
Запах дождя вызывает воспоминания. Непрошеные. Ненужные.
Она в саду. Конец декабря, после кончины Уилла прошло семь месяцев. Она копает мерзлую землю. Просто так, без всякой необходимости. Единственное, чего ей хочется, – это дать выход тоске.
Она роется в земле под дождем. Она привыкла к приступам неконтролируемого гнева, но сейчас это нечто другое. Кажется, гнев способен ее поглотить.
Заметив проглядывающие сквозь опавшую листву ранние подснежники, она начинает их судорожно рвать. Ей невыносимо видеть эти беспомощные чистые цветы.
Когда земля превращается в грязную жижу, липнущую к замерзшей коже, она начинает раскачиваться взад и вперед, не вставая с колен; хрупкие цветы мнутся и ломаются у нее в руке.
И вот пять месяцев спустя в приоткрытое окно опять стучит дождь. Но совсем другой. Быстротечный майский ливень. А после дождя в воздухе остается металлический запах, вызвавший призраки прошлого. Эмма смотрит на пустой экран ноутбука перед собой, не понимая, почему ей так трудно это сделать. Нужно всего лишь написать: «Я увольняюсь. Я ухожу. Я должна уйти». Просто слова. Ничего сложного.
А ведь были времена, когда она умела находить правильные слова. Получала удовлетворение от фразы, уместно вставленной в разговор, подобно тому как ребенок вставляет в нужное отверстие подходящий по форме кубик. В сущности, она связывает моменты поиска точных выражений с клиническими условиями лаборатории, в которой работает, где все точно измерено и ничего не оставлено на самотек.
Но в нерабочее время, в мире, не ограниченном белыми кафельными стенами, слова начинают терять форму, словно подхваченный ветром шарф, что извивается в воздухе и внезапно накручивается на шею незнакомца. А в других случаях слова уносятся прочь, остаются незамеченными, растоптанными, превращенными в пыль. Боязнь сказать что-то не в тему заставляет ее запинаться, и она чувствует, как во время паузы из непроизнесенных слов исчезает суть и они превращаются в невнятный шепот. Поэтому самое большее, на что приходится рассчитывать, – это молчание, а затем: «Прости, Эмма, ты что-то сказала?»
Впрочем, лучше уж так. Лучше быть беспомощным наблюдателем того, как фразы тихо улетают прочь, чем цепко держать слова двумя пальцами, крепко-накрепко вбивая их в мягкую плоть и настойчиво вдавливая их большим пальцем до тех пор, пока они не укоренятся. Причем не для того, чтобы пустить ростки навстречу солнцу, а чтобы проникнуть в самое сердце.
Эмма гадает, почему ни с того ни с сего начинает думать о матери – женщине, умевшей сажать слова в ее плоть не хуже опытного садовника.
Десять минут спустя Эмма смотрит на короткое заявление об увольнении. Она знает, что время пришло. Ей только-только стукнуло сорок, и душа жаждет перемен. Сотрудники лаборатории еще не закончили исследование дегенеративных состояний, которым они занимаются вместе с другими университетами по всему миру, однако теперь им придется обойтись без нее. Коллегам наверняка будет не хватать ее знания иностранных языков – она свободно говорит по-испански, по-итальянски и по-французски, – но станут ли они реально по ней скучать? Навряд ли. Если не считать знания языков, то незаменимых нет. В их команде есть аспирант, которому явно не терпится, фигурально выражаясь, оказаться в ее туфлях. Что у него наверняка получится. Уже не фигурально, а буквально. Эмма очень высокая, и у нее большая нога. Впрочем, Эмма давным-давно перестала спрашивать себя, почему природа наградила такую застенчивую и тихую девушку огромным ростом и кудрявыми, огненно-рыжими волосами, благодаря которым она бросается в глаза в любой толпе. Но ни ее наука, ни бабушкин Бог не способны были дать удовлетворительный ответ на этот вопрос.