— Эдвард проклят…
Я вздрагиваю, когда молния
ослепляющей вспышкой раскалывает лиловую мглу и ударяет в старый
раскидистый дуб на холме.
Закусив до боли губу, опираюсь
ладонями о подоконник и глубоко втягиваю грозовой воздух. Первые
крупные капли непролитыми слезами разбиваются о железный карниз, а
мгновением позже дождь обрушивается сплошной серой стеной так, что
мерная частая дробь отдаётся биением сердца в груди, пульсирует
током крови в висках.
— Мири?
Сглатываю колючий комок в горле и
заставляю себя расслабиться. Всё в прошлом. Я пережила это.
— Миранда? — недоумённо зовёт
отец.
— Да, я слышу, — наконец отвечаю
чужим, каким-то хриплым голосом.
Натужно скрипит кресло, секундная
пауза… и за спиной раздаются тяжёлые шаги. Отец медленно подходит,
опускает ладони на мои плечи, легонько сдавливая.
— Прости, девочка моя. Ты можешь
отказаться, я пойму. Ты ведь не единственный лекарь в
королевстве.
Лёгкое невесомое касание затылка и
свобода. Он отступает, оставляет наедине со своими демонами. Минуту
я молчу, а потом мрачно признаю:
— Ты прав, не единственный. Но я
просто не могу отказаться. И ты прекрасно знаешь почему… — мой
голос срывается спущенной тетивой.
— Боги, но как?! Как ты узнала?
— Не важно, пап. Видимо, дела совсем
плохи, раз лэд Эмиль обратился к долгу. Передай его мне.
Сейчас!
— Мама могла бы…
— Нет! — я почти кричу и с размаху
впечатываю кулаки в подоконник. Боль отрезвляет мгновенно. Давлю
истерику в корне и продолжаю уже спокойнее: — Нет, нельзя
использовать силу в её положении, это может навредить. Пап, я
справлюсь.
— Мири…
Плечи вновь сжимают и меня рывком
притягивают к себе, растворяя в тепле человеческого тела и тонком
запахе кедра с чуть горьковатыми нотками полыни. Я чувствую их
особенно остро на контрасте с порывами сырого холодного ветра из
открытого окна.
— Я справлюсь, — повторяю уверенно,
накрывая отцовские руки своими. — Я проделывала такое десятки раз.
Вы с мамой будете гордиться мной.
— Мы всегда тобой гордимся! — Папино
дыхание горячим потоком ерошит волосинки на моей шее. — Но, если
поймёшь, что не хватит сил…
— Об этом не может быть и речи! —
Резко поворачиваюсь в объятиях и ловлю полный обречённой решимости
взгляд родных глаз. — Даже думать не смей! Никто не умрет, пока я
дышу, пока есть хоть капля магии. Слышишь? — Меня колотит, но не от
холода. — Мы это обсудили тысячу раз. Это моё, только моё решение.
Я надеялась вернуть долг жизни иначе, но… Ты просто подпишешь
смертный приговор, понимаешь? Себе, маме… всем нам. Как мы будем
без тебя, пап? — Я вжимаюсь лицом в отцовскую грудь, слушаю
тревожный грохот его сердца и, глотая слёзы, сдавленно шепчу: — Я
ждала этой возможности два года. Два неимоверно долгих года! Ты не
сможешь ничем помочь, а я — могу.
— Я боюсь за тебя…
— Я тоже боюсь за себя. Но за нашу
семью я боюсь ещё больше. Пап, другого выхода просто нет. Я верну
твой долг жизни, и мы все получим свободу.
— Котёнок... Не этого мы хотели, —
виноватый вздох. Объятия становятся крепче, и папин подбородок
ложится на мою макушку.
— Знаю. Но вышло так, как
вышло.
— Сколько тебе нужно времени? — тихо
спрашивает.
— Да хоть прямо сейчас! —
беспечно хмыкаю. — Совершаем обмен, и я выезжаю…
— Нет. — Отец отстраняется,
пристально глядит и крутит головой. — Завтра. Поедешь утром, когда
гроза пройдет. А пока, — тёплая улыбка солнечным лучом озаряет его
лицо, — пойдём пить чай, а то ты совсем продрогла.
Он легонько целует в кончик носа и
тянет за собой. Усаживает в глубокое кресло у камина, бережно
закутывает в плед как в детстве и тщательно подтыкает края, не
оставляя ни малейшей щёлочки. Мне торжественно вручают большую
чашку и вазочку с любимым джемом. Отпиваю глоток, смакуя, и жмурюсь
довольной кошкой.
