За окном мелькали невнятные очертания тополей и вездесущей разлапистой акации. Выхваченные вначале светом фар они почти различимо багровели красками осени, а потом за границей света превращались в устрашающие бесформенные тени, утверждая в душе состояние тревоги. Я беззастенчиво жалась к боку дородной тетки. Своим мощным задом баба охватила почти все двухместное сидение автобуса. Я прилепилась сбоку; извернув невероятным образом свой скелет, привалилась к серому драпу, в который была облачена попутчица. Пошмыгивала носом идущий от тетки аромат нафталина и тупо качала головой в такт всем колдобинам. Дорога с громким названием – шоссе «Москва – Челябинск» была необъятна по своей протяженности и неоднородна по своему содержанию. Где-то, на каком–то гипотетическом участке трассы это было шоссе – только не здесь!
Впрочем, всё это были сущие пустяки, о которых думалось почти с восторгом, потому что давало возможность не задумываться о другом …
Салон автобуса, обшарпанный и недостаточно чистый, постепенно пустел. Попутчики мои уходили в рано сгустившиеся сумерки, казавшиеся из освещенного салона ещё чернее, чем на самом деле. Нафталиновая толстуха покинула меня одной из последних, поправила цветастый платок на круглой голове, запыхтела паровозом и поползла со ступенек машины на асфальт. Я некоторое время с любопытством наблюдала за бабой, опасаясь, что она со своими габаритами застрянет в дверях не слишком просторного «пазика». Ничего, вполне протиснулась; кое-где кое-что поджала, кое-что потискала ладонями – и благополучно оказалась на свежем воздухе.
– В Глушице кто-нть сходит? – гаркнуло неподалеку.
Это название мне ничего не говорило, поэтому я благоразумно промолчала.
– Ты что, тетка, оглохла? – загрохотало еще интенсивнее.
Я огляделась. Выходило, все это было предназначено мне, потому как никаких иных особей женского пола в автобусе не наблюдалось. Как, впрочем, и мужских. Парень, что самозабвенно дрых на заднем сидении, разбросав длинные ноги в грязных ботинках, в счет не шел.
– Где выходишь, тетка?! – водила возвышался надо мной с ужасно недовольной физиономией, что его вовсе не украшало.
Перебитый в нескольких местах нос бугрился, маленькие глазки из-под нависших, густых бровей напоминали своим злобным сиянием скандинавского тролля. Прибавьте к этому бритый до блеска череп и шрам через всю левую щеку – было от чего прийти в трепет!
Я потянула шарф с головы глубже себе на брови, чтобы спрятаться.
– Мне до Нащекина, – пискнула я, вспомнив, что именно этот населенный пункт является конечным пунктом назначения данного маршрута.
– А энтому? – шофер махнул головешкой в сторону спящего.
– Тоже, – торопливо поддакнула я: оставаться один на один с такой колоритной фигурой мне не хотелось.
– И впрямь? – усомнился водила в моих утверждениях.
– Сосед он мой – Ванька-пропойца, – завела я лебединую песнь, растягивая слова и отчего-то при«О»кивая. (Сперепугу, что ли?). – Эвон, дрыхнет, бесстыжая рожа!
Я бросила долгий, гневный взгляд в сторону мужика, безмятежно не ведающего, что его судьбой в данный момент распоряжаюсь я по своему усмотрению. Впрочем, судя по обшарпанному прикиду, парень был космополитом и родным домом почитал любой уголок земли, покрытый небом.
– Ну и славно! – обрадовался шоферюга. – До Нащекина и поедем, без остановок. Не люблю я здесь ездить, – орал он весело, устраиваясь за руль. – Темень, эвон. А тута все кладбища да кладбища кругом. Деревни-то – пустые, сволокли на дрова, а могилы не тронули. Тута у нас никто потемну не останавливается… Говорят, у прошлого года…
Я слушала болтовню водителя вполуха, его ужастик был вариацией тургеневского «бяша-бяша». Русскую классику я знала не понаслышке, поэтому жгучего интереса не испытала. К тому же слегка трусила, поэтому пересела ближе к спящему парню. Будто бы он мог защитить меня от предполагаемой здесь повсюду нечистой силы.
