Предательство убивает.
Не сразу.
Сначала – внутри. Как яд, который медленно растекается по венам, заставляя тебя сомневаться в каждом воспоминании, каждом слове, каждом прикосновении.
Потом – снаружи.
Я помню, как ломались мои кости. Как рвались мышцы, будто я была только тряпичной куклой, не живым человеком. Помню, как горячая, густая кровь стремительно покидала меня, унося с собой остатки надежды.
Но больше всего – я помню боль.
Та, что стирает дыхание.
Та, что не помещается в теле и лезет наружу, как крик.
Она началась задолго до того, как поезд раздавил моё тело. Думаю, я умерла раньше – когда поняла, что он предал. Когда осознала, что всё было ложью.
Смерть была лишь финальной точкой.
Я всегда верила, что всё можно исправить.
Если постараться.
Если не опускать рук.
Я цеплялась за это убеждение, как утопающий за дощечку в море. Глупо. Упрямо. По-детски.
Алексей называл это слепой верой.
Улыбался, целовал меня в висок и говорил, что любит именно за это.
Я верила и в это тоже.
Когда я узнала об измене, у меня под ногами затрещала земля.
Но я не ушла.
Я следила. Выяснила, кто она.
И всё внутри меня оборвалось, потому что это была моя подруга.
Та, с которой мы плакали на одной кухне.
Та, которой я доверяла.
Я хотела сначала поговорить.
Глупая привычка – искать диалог, когда мир уже рухнул.
Алексей клялся, что всё осознал. Что это была ошибка. Я простила. Мы сделали вид, что склеили осколки. Но трещины никуда не делись.
Потом была история со страховкой.
Мода такая пошла – страховать жизнь на фоне терактов.
Мы вместе заполняли документы. Подписи – его и моя – на одном листе. Он так уверенно держал ручку, будто подписывал не страховой договор, а приговор.
Мне тогда это показалось забавным.
Сейчас – нет.
Он стал мрачным. Отстранённым. Как будто жил не здесь, не со мной, а в каком-то другом измерении. Я старалась – злилась, смеялась, делала глупости. Всё, чтобы вернуть его. Чтобы он снова смотрел на меня как раньше.
Я даже пригласила его на кинофестиваль.
Это должно было быть что-то наше, личное.
Я собиралась рассказать ему важную новость.
Новость, от которой всё должно было измениться.
Но мы туда не попали.
Метро.
Платформа.
Я держу его за руку, он – меня.
Поезд приближается, и я на мгновение отвлекаюсь на гул в ушах.
И тогда – лёгкий толчок.
Не сильный. Достаточный.
Я падаю.
Разворачиваюсь.
Встречаюсь с его глазами.
И вижу сожаление. Или мне это только кажется.
Золотая бабочка на моей шее – его подарок – взлетает в воздух.
И сверкает в последний раз, словно насмешка.
Удар.
Тишина.
Боль.
А потом – странный покой.
И молитва.
Молюсь не за себя. За то, чтобы если начнётся новая жизнь – в ней не будет предательств. Не будет боли.
Может быть, я ещё найду себя в новом мире.
Может быть, моя золотая бабочка снова за пархает.
***
Резиденция Советника Короля.
– Брачные предложения не поступают уже два дня. Это можно считать успехом, господин Советник, – протянул Лоренцо с невинной улыбкой, в которой сквозила привычная насмешка.
Алекс поднял на него уставший взгляд.
– Брось издеваться. Ты принёс документы?
– Разумеется. Но, Алекс, неужели ты не можешь порадоваться хоть на каплю?
– Порадоваться? Тому, что меня, наконец, оставили в покое? Возможно, я бы и смог… если бы это не было следствием громкого скандала.
Он откинулся на спинку кресла, сцепив руки перед собой. Тень раздражения скользнула по лицу, но исчезла так же быстро, как и появилась.
– Кажется, Альрик теперь и носа не кажет из родового имения, – заметил Лоренцо, присаживаясь напротив. – То ли тебя боится, то ли родители ждут, когда утихнут пересуды. Как намерен поступить?
Алекс вздохнул.
– Я не держу зла на Альрика. Он не оскорблял меня.
– А кто тогда? Девятнадцатилетняя девчонка, которую занесло не туда из-за чар нашего общего знакомого?
