Недоразумение в Амстердаме
У всей этой истории, вернее сети историй, есть своя куколка или, как сказала бы Сибилла, косточка: как утверждают одни историки (другие же с ними яростно и брезгливо не согласны), в январе 1717 года путешественник, неуклюже назвавшийся Петром Михайловым, вошел в сопровождении своих блестящих и назойливых спутников в дом ученой художницы Мериан для того, чтобы приобрести ее работы, изображения насекомых и растений.
Когда неотразимый гость вошел в ее дом, стояли сумерки, насыщенные тенями, гниением зимней воды, – но великую Сибиллу Мериан он уже не застал: она умерла именно в то утро и лежала мертвая на том же столе, за которым годами предавалась своим исступленным трудам. Совершенно не склонный позволить смерти (с которой его связывали самые близкие отношения) вмешаться в его планы, Петр перевел свой жадный взгляд с сереющего в зимнем влажном свете маленького мертвого тела на склонившуюся в прощании с матерью дочь. По капризу царя, Мария Доротея Мериан с мужем Георгом Гзелем и дочерьми отправилась в Петербург, чтобы там, вместо матери, участвовать в создании коллекции монструозных диковин петровской Кунсткамеры.
Петербург 1718.
Я —
малярша Гзелиха,
Доротея Мария Хенрике Гзель, дочь Мериан Сибиллы Сибелан.
Когда я пишу вывожу выделяю из себя это предложение, мое существо тяжелеет и проясняется, наполняясь содержанием другого существа. Так, странным образом, я успокаиваюсь.
Я превращаюсь в другого человека, о котором мне, да и нам всем, известно ничтожно мало, почти ничего, превращаюсь – чтобы из этой малости возникли эхо тень след среди вод и камней моего сейчас недоступного мне, отрезанного, в том числе и мной, от меня города.
Составить нечто из повторяющихся в источниках слов «до нас не дошло», «до нас не дошла» – куда же она делась, где свернула, почему не добралась до нас?
До нас дошли совместные с матерью работы Доротеи, в которых только дотошные ученые могут, но не могут всё же вполне, предположить, где отступала точнейшая рука матери и вступала рука дочери, исполненная сомнения, почтения, рвения, ученичества.
Дошли совместные работы с мужем, совместные работы с учениками, бюрократические документы, описания города, в котором она оказалась.
Сбивчивые велеречивые куцые лживые надменные дальнозоркие близорукие способы смотреть на нарождающийся город.
Я заменяю другим существом пустоту утрату отсутствие многого из того, что представлялось мне мной, составляло смысл меня, отличие от всех других. Заполняю пустоту и заклеиваю рану (но о ране мы здесь станем говорить лишь опосредованно – о ране говорить сегодня не нам, в основном это будет история о преодолении боли, о том, как рана затягивается или притворяется затянутой, о том, как молчит шрам). Связь с местом, связь с людьми, порожденными местом, наполненными, вылизанными тем же языком, что и я, языками серых маслянистых волн Невы и Ждановки. Как будто от меня оторвали тень, как у Шамиссо и Шварца, и, вместо тени, я леплю другую в/не/себя из другой, бывшей тени, которая так же невольно против воли столкнулась с Петербургом – так же, как я сталкиваюсь, приучаю себя терпеть разрыв с этим городом.
