Гай ехал уже больше часа, а вокруг была всё та же серо-жёлтая полупустыня, покрытая пятнами жухлой жёсткой травы. На горизонте маячили фиолетовые горы, но они не становились ближе. Гай остановил «Ниву», заглушил двигатель и вылез наружу, хлопнув дверью. Из «нивы» можно только вылезти, не выйти. Ещё не было семи утра, и воздух был ещё прохладен. Через два часа он будет раскалён, как мангал в дастархане. Гай закрыл глаза, вокруг шумел ветер и шуршал песок. Внезапно ему на ум пришли строки, которые иногда цитировал Драпежников: «Мне это место так же ненавистно, как всякое другое место в мире». Драпежников часто вспоминал разные стихи кстати и некстати, в основном, некстати. Гай открыл глаза и улыбнулся. И почему он вспомнил Драпежникова? Как он там? Можно написать ему вечером, или завтра. Или никогда. Колея двумя полосками тянулась почти до горизонта. На небе не было ни облачка. Газопровод пройдёт в пятидесяти километрах на юго-запад, так зачем он здесь остановился? Через эти степи сотни лет назад шли воины Чингисхана, Тамерлана, Улугбека и Хунну-Гурена, теперь итальянцы поведут по пыльным ковылям орды подрядчиков. Подрядчиков, как и монгольских нукеров, манили деньги и простор. В основном, конечно, деньги. Среди ломкой высохшей травы торчала голова каменного болвана, которые часто встречались в степи. Из-за господствующих ветров и песчаных бурь правая часть болвана, грубо изображавшая бородатое лицо воина, была практически стёрта и отполирована. Он стоит здесь несколько веков, и простоит ещё столько же, до скончания веков, до апокалипсиса и второго пришествия мессии, и потом тоже продолжит сторожить степь.
Итальянцы будут строить газопровод и сопутствующую инфраструктуру ещё два года, значит, он может провести эти два года здесь, среди ковылей и солончаковых пустошей, среди стальных конструкций, задвижек, клапанов, электроприводов, газоанализаторов и шкафов автоматики, среди газораспределительных пунктов и крановых площадок. Даже в отпуск в Минск можно не возвращаться, а съездить туда, где он ещё не бывал, в Португалию или Мексику, где ничего не будет напоминать о Кире, девушке с красивыми глазами, жаркой промежностью и некрасивым именем.
При воспоминании о Кире опять болезненно-сладко заныло внизу живота, и Гай понял, что нужно ехать. Высоко в небе парила хищная птица, высматривая сусликов. Гай залез в машину, выжал заскрежетавшее сцепление. Ещё минут сорок езды, и он на месте. Подняв тучу пыли, машина тронулась с места.
База была пустынна, почти все разъехались. Только склад был открыт, из металлического зева двери зияла темнота. Внутри сидел туркестанец, несмотря на жару, в полной монтажной экипировке и даже каске. Гай всё время забывал, как его зовут, какой-то непроизносимый набор шипящих, как песчаные эфы, звуков. Туркестанец приветственно гугукнул, но Гай знал, что принесённый им список бесполезен. Кладовщик ни слова не понимал по-русски или английски, а Гай не знал, как на туркестанском называется, например, преобразователь давления. Склад оборудования до потолка был заполнен стеллажами и коробками, разобраться в которых без проводника не было никакой возможности.
– А где Станиславович? – спросил Гай, прячась в тень козырька. Он провёл на улице не больше минуты, а футболка уже взмокла на спине. В тени было не холоднее, от стальных дверей, нагретых солнцем, исходил ощутимый жар.
Кладовщик махнул рукой в сторону бытовки с закрытыми наглухо окнами. Гай дёрнул плотно закрытую дверь, и его обдало волной прохлады. Станиславович сидел за столом прямо под работающим кондиционером и держал в руках огромный и кривой, как сабля, кусок дыни.
– Здорово, – сказал Гай, захлопывая дверь.
