Потное лицо и блеск белков глаз в полутьме. Глаза стали большими от ужаса и напряжения. Мышцы и вены рельефно выступили на шее, покрытой грязными потеками.
Бетонная узорчатая решетка на окне исказила свет, и тень с чуть удлиненным, но таким же витиеватым узором легла на бледно-желтую стену, на которой углем нарисован контур мечети и написано по-арабски: «Аль мут ль аль-куфар! Аль мут ль Исраэль! Аль мут ля Амрика!». На стене, как раз между словами «смерть Израилю» и «смерть Америке», бурые брызги по диагонали. Справа налево, от потолка к полу. Бил, наверное, левша, и, когда жертву разворачивало от удара на пятках, она, падая, именно так забрызгала стену своей кровью. В дальней комнате звучали нашиды, сиплые, как из старого магнитофона, и было обиднее и страшнее умирать под песнопения, возносящие хвалу Всевышнему и призывающие на войну против кафируна[1].
На него только что вылили бутылку воды. Лучше бы дали ее выпить, чтобы ощутить, как прохлада скользнет по пищеводу, остужая легкие, раздутые от частого, одышливого дыхания. Кондиционер забило песком в очередную песчаную бурю, и тот издавал такие же хриплые звуки, как магнитофон в соседней комнате…
Как же Муниф аш-Шараф не хотел ехать в этот проклятый Аллахом Идлиб! Город только недавно отбили у повстанцев правительственные войска. Кругом разрушения, посты, но в то же время всё как всегда – разгильдяйски-демократично, тебя везде пропустят, проведут и чаем угостят. Да и от миссии, порученной ему генералом Али Мохсеном, он не мог отказаться. Добрый джадд[2] Мохсен – он только выглядит таким улыбчивым и спокойным. Муниф, как никто другой, знает, какой генерал вспыльчивый и жесткий человек. Счастье, что успел передать документы и деньги контактеру из местного ИГИЛ.
Едва они с Васимом вышли из небольшой кофейни и контактер скрылся за овощной лавкой, приткнувшейся на углу улицы, визг тормозов в метре от Мунифа и облако обдавшей его пыли известили, что прибыли крупные неприятности на пикапе. Мунифа закинули в него, не обращая внимания на торговца овощами, который отвернулся и прикрыл морщинистую смуглую щеку краем гутры, и на двух женщин в хиджабах, шарахнувшихся в тень каменной ниши в доме напротив, где в глубине скрывалась голубая выцветшая резная дверь.
Муниф все это заметил с фотографической точностью. Даже капля пота, скользнувшая с его переносицы и полетевшая к пыльным клочкам асфальта под ногами, казалось, падала целую вечность. Надетый на голову мешок, черный и вонючий, отгородил его ото всего и предрек скорый и фатальный исход. Он вспомнил брата и стал истово молиться.
Везли его около суток, стянув руки пластиковым жгутом. Останавливались, выволакивали из машины, затаскивали в чьи-то дома, где он запинался на входе на ступенях, бросали на пол. В одном из домов Муниф пролежал часа четыре, тогда ему руки развязали. Однажды в кромешной темноте с него сняли мешок и влили из пластиковой бутылки воду в рот, облив лицо и плеснув за ворот рубашки.
Кто, кроме ИГИЛ[3], мог похитить его в Сирии? Банд хватало, но самый страшный для него вариант – правительственные силы, местный Мухабарат. Версию о том, что контактер Васим сдал его разведке, Муниф отмел, слишком игиловцы дорожили этим каналом поступления денег, чтобы сдать властям посыльного. Но то, что схватили не до, а после встречи и после передачи денег, говорило о том, что Васим мог шепнуть своим же игиловцам о важном госте. Ведь за пленника удастся получить хороший выкуп.
Муниф знал, что за него платить никто не станет, не так уж он дорог акиду[4] Джазиму, как ему хотелось бы думать, а тем более самому генералу. Связь с генералом для Мунифа – это огнеметная смесь, напалм, он им словно облит с ног до головы. Осталось поднести зажигалку. Надеялся только, что схватившие его люди не осведомлены, как и Васим, о том, кем он является на самом деле. К тому же Васим не обладал информацией, где именно в Идлибе остановился Муниф.
