Заселение
Дом, в который я переехал, был построен в шестидесятых, но выглядел так, словно стоял здесь всегда. Он сливался с серым небом, поникшими берёзами и пыльными подорожниками, росшими у тротуара, время тут текло намного медленнее, чем за поворотом.
Шестиподъездная кирпичная махина – серая, неприметная, с облупленной штукатуркой, отваливающейся кусками, будто кожа старика. На выгоревшем газоне в ленивой тени лежали два кота. Они даже не подняли головы, когда я проходил мимо.
Подъезд был с домофоном – всё как положено, но кнопки липли к пальцам, и в щели у двери жили крошечные муравьи. За дверью – узкий, тёмный коридор, пахнущий промокшей тряпкой, жареной рыбой и чем-то ещё… будто бы затхлой шерстью, чьей-то жизнью, давно прошедшей и не до конца ушедшей.
Меня это устраивало. Квартира была ближе к офису. Аренда – почти даром.
Хозяйка показалась мне странной с первого взгляда: сухая, с кожей в старческих пятнах и ногтями – длинными, кривыми, словно вырезанными из желтого пластика. Говорила тихо, уверенно.
– Хорошая энергетика, – сказала она, водя ладонью по воздуху, будто нащупывая нечто. – Расположение отличное. Старый район с развитой инфраструктурой.
Перед уходом она задержалась в дверях, прищурилась, посмотрела поверх моей головы и добавила:
– Главное – не беспокойте соседей. Сейчас все такие нервные.
Квартира тоже была довольно старой: с потолком в разводах, подтеками на стенах. Обои – синие, с узором, который, кажется, двигался, если долго смотреть. Пол в коридоре скрипел, в ванной из крана капала ржавая вода. Зеркало над раковиной было треснуто. Моё отражение – разрезанное пополам – смотрело на меня с безразличием.
Кухонная плита, казалось, пережила не только войну, но и чуму, и блокаду, и, возможно, пару жертвоприношений. В ней всё было не так: кнопки шатались, дверца не закрывалась до конца, а когда я коснулся её металлической ручки, мне почудилось, будто она тёплая.
Я бросил рюкзак в прихожей. Куртка повисла на крючке, сразу напоминая силуэт человека. Присел на край кровати – она застонала, пружины взвыли, как будто от боли. Кровать была узкой, с покрывалом в выцветших цветах. Оно пахло пылью, сном и чужими телами.
Я посмотрел в окно. За домом прятался пруд – тёмное зеркало, в котором отражались искривлённые кроны деревьев.
Тишина. Летом, говорила хозяйка, здесь всё выглядит лучше.
Не знаю, что она имела в виду.
Из кухни послышался капающий кран. Раз. Два. Пауза. Три.
Звук отдавался в стенах, будто вода капала не в раковину, а в саму бетонную плоть дома.
Первым делом – починить кран.
А потом, может быть, как-то разобраться с этими обоями… Синие, вяжущие взгляд, чужие. Казалось, если оторвать кусок, из-под них потечёт не клей, а что-то куда менее объяснимое.
Вещей у меня оказалось немного. Всё, что осталось от прошлой жизни, уместилось в две дорожные сумки и несколько потрёпанных коробок. Переезд прошёл без особой драмы – только тяжесть на плечах, затаённая тишина в ушах и лёгкое головокружение, как будто не переехал, а соскользнул в новую жизнь.
Я таскал коробки по одной, поднимал их на пятый этаж по грязным ступеням, на которых то и дело попадались тёмные пятна – не то плесень, не то чьи-то забытые следы. Каждый раз, когда я возвращался к машине, мне казалось, что кто-то наблюдает за мной из окна.
Соседей я так и не встретил в тот день. Как будто весь дом вымер. Ни скрипа половиц сверху, ни разговоров за стеной. Когда я закрыл дверь в квартиру на ночь, замок провернул дважды. Потом – на всякий случай – подпер стулом. Чувствовал себя глупо, но мне было не по себе.
Первую ночь я спал крепко, сказалась усталость от переезда.
Но под утро мне приснился яркий сон.
