Токсикоз…
Что может быть кошмарнее к концу первого триместра… Ни тяжести,
ни шевелений, ни частых побегов в туалет, ни стремительной
утомляемости. Казалось бы, ничего не изменилось. Но нет, токсикоз
ехидно напоминает мне, что я в положении.
Отдышавшись, отлепляю ладони от холодной стены в подземной
парковке, и даю себе полминуты убедиться, что перед глазами больше
не мутнеет, а завтрак не просится наружу.
Дрожащими от накрывшего меня бессилия руками достаю из сумки
бутылку воды. Я опаздываю. Однозначно. Если не возьму себя в руки,
гадюки коллектива начнут делиться между собой подозрениями. А о
моей беременности никто не должен знать. Никто!
Пью, делаю еще один глубокий вдох и плетусь к дверям. Коридор,
эскалатор, лифт — и я буду на месте. На своем родном десятом
этаже.
Опять начинает штормить. Разъезжающиеся двери перед глазами
рябят. Странно, что они так рано открываются, я же еще не
дошла.
Ах, это не для меня! Замечаю сбоку темный силуэт. В попытке
повернуть голову делаю себе хуже. Пошатнувшись, обрушиваюсь на
мужскую фигуру, и кофе из бумажного стакана в его руке волной
окатывает дорогой пиджак.
Оба замираем. Я держусь за его крепкие плечи и таращусь на пятно
на широкой груди, боязно сглатывая тошноту и страх. Он медленно
отнимает мобильник от уха и мурашечным голосом произносит с треском
рвущегося наружу бешенства:
— Пять баллов, ворона.
Что?!
Округляю глаза и поднимаю голову. Хочу видеть лицо этого хама.
Но успеваю заметить лишь тьму карих глаз, как он отодвигает меня и
скрывается за дверями.
Стою как оплеванная. Дал бы мне секунду, и я бы извинилась.
Предложила бы оплатить химчистку. Блин, да я сама сносила бы пиджак
в «Стирку Пять Сек», тут недалеко. Зачем оскорблять-то? Наверное,
негодяй с шестого этажа. У них там вообще аномальная зона. Два
офиса, в которых коллективы меняются по три раза в неделю. И все
кадры как на подбор — недовинченные.
Оглядываю свой костюм. Вроде чистый. Кофе не попал. Отлично.
Совсем не хочется встречать нашего нового генерального обляпанной.
Достаточно моей кислой мины. Как бы я ни старалась улыбаться, Пашка
твердит одно и то же: «У тебя как будто инсульт». Но не получается
у меня быть столь же энергичной, как раньше. Вот рожу, и все
встанет на свои места.
Поднимаюсь в свой офис не без приключений. Лифт зависает между
шестым и седьмым. Как обычно. Все стабильно. Хоть батюшку не
вызывай шестой этаж освятить. Пять минут мнусь с ноги на ногу, пока
лифтер перезагрузит этот многострадальный подъемный механизм.
Хорошо, что у меня нет клаустрофобии. Только раздражает духота.
Кондиционер в лифте все лето ремонтируют, никак отремонтировать не
могут.
Наконец я на своем этаже, который гудит роем пчел. Коллектив
слипшимися повсюду кучками бурно обсуждает что-то невероятное.
Обычно у нас так смакуют сплетни, дружно перемывая жертве
косточки.
— Ты где пропадала? — подскакивает ко мне Пашка.
Вздрагиваю. Дать бы ему сумкой по уху!
— Застряла в лифте, — говорю набившее у всех оскомину оправдание
опоздания и беру курс к своему кабинету.
— Девлегаров здесь! — спешит Пашка за мной.
— Уже? — удивляюсь и гляжу на наручные часы. — Рановато он. Я
заказала ланч на десять.
— Там такой индивид, что боюсь, ланчем к нему не подлижешься.
Дверь с ноги открыл, спросил Ярославу Евгеньевну и…
— И? — напрягаюсь я.
— У него глаза кровью налились, когда ему сказали, что тебя еще
нет. Рявкнул, чтобы немедленно поднялась к нему, как придешь.
— Как ты сказал? Рявкнул? — переспрашиваю я.
Пашка кивает. Для убедительности несколько раз.
— Мы даже подарок ему вручать не стали. Наша Петрова в слезы.
Говорят, в финотделе загалдели, что увольняться будут. Я тоже
заявление приготовил. На всякий пожарный. Уж если он таким тоном
директора вызывает, то простому менеджеру бессмысленно надеяться на
снисхождение начальства.
