Вздрагиваю от звука удара, когда
камень врезается в ворота. Один. Второй. И еще несколько. Уже
третий раз за неделю после трагедии, случившейся с братом, соседи
забрасывают наш дом камнями.
Глухие неразборчивые крики вторят
ударам. Проклятия людей, которые раньше были добродушными к нам,
ранят похлеще камней.
– Карим, – надрывно всхлипывает
мама, прикрывает ладонью рот, со слезами на глазах глядя на отца. –
За что они так с нами? Разве мало нас покарал Аллах?
Отец молчит. Подмечаю горькие
складки у губ и глаз, морщины на лбу, темные круги под глазами и
яркую седину на висках. Он сгорблен так сильно, словно тяжесть горя
неумолимо придавливает его к земле. И это некогда мой самый сильный
папа, который никогда не плакал из-за трудностей.
– Собирайтесь, – хрипит он, пряча от
нас глаза, но я вижу, как одинокая слезинка течет по его щеке. –
Сегодня мы уезжаем.
Я дергаюсь, будто от пощечины.
Уезжаем? Навсегда? А как же… За грудиной начинает болеть, но я
молчу, прикусывая губу до крови, которую ощущаю во рту.
– Мы прожили здесь тридцать лет,
Карим, – мама не выдерживает, снимает платок и притискивает его к
груди, невидящим взглядом впиваясь в обшарпанные стены. – Это наша
земля, наш дом и...
После смерти брата даже наш красивый
и уютный дом обеднел и потускнел, потеряв своего любимца.
– Тридцать лет?! – повышает голос
папа, бьет себя кулаком по голове, жмурится что есть сил. – Да
никто из друзей не пришел на похороны нашего сына! Не говоря уже о
родственниках, Фатима. Что нам здесь делать, скажи мне?
Зажмуриваюсь, ведь это впервые,
когда он кричит на маму. Опускаю голову ниже, веду себя как
правильная и примерная дочь, не вмешиваюсь во взрослые разговоры.
Как же больно на душе. И больше всего от несправедливости и
клеветы. Не мог мой брат обесчестить младшую сестру моего
сосватанного жениха, любимого…
Бывшего жениха, Ясмина, никогда не
забывай об этом… Твержу себе это даже чаще, чем священную суру.
– Что ты молчишь, Ясмина?
Вздрагиваю, когда слышу рассерженный
голос отца.
– Простите, папа, вы что-то сказали?
– робко спрашиваю, боясь голосом выдать свою боль.
– Сходи в магазин, дочка, –
смягчается его тон, а затем он гладит меня по покрытой голове. –
Возьми нам в дорогу айран. Зулиха тебя проводит, негоже девушке
одной ходить.
Киваю, но вся будто скукоживаюсь.
Так страшно ходить теперь без поддержки в деревне. Зулиха, тетя
моего папы, единственная, кто остался на нашей стороне, не поверив,
что мой брат способен на такое страшное преступление.
Я встаю и иду следом за ней,
опасаясь отстать. Тогда неизвестно, что может случиться. А тетю
здесь уважают, пусть она и из нашей семьи. Жизнь вокруг
продолжается, бурлит, но когда люди видят меня, то останавливаются
и провожают своими враждебными взглядами, словно я – шайтан,
пришедший по их души.
– Как не стыдно…
– Никакой совести…
Хочется прикрыть уши, чтобы не
слышать гнусные шепотки, вскрывающие мои нарывы боли. Но я лишь
прижимаюсь ближе к тете, следуя за ней, желая поскорее выполнить
поручение и попасть домой.
– Выпрями спину, Ясмина, – ругается
тетя, – не показывай им свой страх. Нам нечего стыдиться. Тем более
вы уезжаете, эти люди для тебя ничего больше не значат.
Киваю в ответ на слова тети, черпая
уверенность в ее спокойном голосе, но тут слышу, как меня
зовут.
– Ясмина, – тихий женский шепот.
Останавливаюсь, когда понимаю, что
это моя лучшая подруга. Двигаюсь к ней, отпросившись у тети, и
улыбаюсь в ответ на робкую улыбку.
– Как ты, Наиля? – шепчу,
оглядываясь по сторонам, но в этом переулке, к счастью, никого нет.
А я не хочу, чтобы еще кто-то пострадал от связи с нашей
семьей.
– Неплохо… – таким же тоном отвечает
и берет в ладони мои руки. – Мне так жаль, милая, я хотела прийти
на похороны… Ты ведь знаешь, как я относилась к твоему брату,
Аслана все любили, но… Наказ родителей – не пустой звук, а они,
сама понимаешь, боятся позора…
