1. Облако сожженных надежд
Серый цвет. Ничто не дарит такого умиротворения, как то, что неизменно. Серый цвет. Сколько бы оттенков он ни имел, суть его остается прежней. В нем нет ни жара, ни стужи – лишь тихая, нерушимая гармония.
Возможно, мне стоило стать той самой серой мышью, которая, куда ни придет, окрашивает все в свой оттенок. Раньше меня манили все цвета радуги – яркие, зовущие. Ты смотришь и видишь: каждый находит себя, обретает свой цвет. А те, кто не сумел, так и остаются блуждать в сером, бесшумном мире.
Все оказалось проще, чем я думал. Достаточно изменить взгляд – перестать видеть мир враждебным, и все наладится. А я будто нарочно твержу, что судьба играет против меня. Блуждаю в тумане, не решаясь шагнуть в новую жизнь. Но ведь помимо радуги есть столько других цветов: нежный розовый, глубокая бирюза, ослепительное золото, чистейший белый и холодное серебро. Они живут, сияют, отражаются в окружающем мире – и делают его прекраснее.
Мы все – одинокие серые облака, жаждущие того, кто увлечет нас за собой… чтобы наконец раствориться в их свете.
Страшно. Страшно осознавать, что придется покинуть свою тихую гавань – единственное место, где все знакомо и безопасно. Но иногда я ловлю себя на мысли: “а те, кто остался за баррикадой, они ведь тоже счастливы? Или просто притворяются, чтобы не испугаться собственных сомнений?”
Взять того же Марлина. Спит себе, ни о чем не тревожится – годы, конечно, делают свое, но внешне он все тот же: будто одиночество его совсем не тяготит. Он – далекая тучка, оторванная ото всех, живущая в своем замкнутом мире. Не хочет видеть настоящую жизнь, не верит в нее. Говорят, он необычный: подмечает мельчайшие детали, но почти никогда не говорит о них. Усталый. Это видно. Как бы он ни старался казаться равнодушным – серый цвет точит его изнутри. Скептик, который отказывается меняться. Добрый, но закрытый: слова из него не вытянешь, но попробовать стоит…
Я отыскал его там, где небо сходит с ума – где облака, как раны, разрываются в клочья.
Он замер на самом краю, сливаясь с пеленой тумана – лишь сгусток тьмы с двумя тлеющими углями во тьме. Если бы не этот жутковатый отсвет в его взгляде, я бы шагнул дальше, списав видение на игру ветра и усталость.
– Ты… живой? – вырвалось у меня, и я тут же стиснул зубы: вопрос повис в воздухе тяжелее тумана.
Он издал звук, будто осенний ветер перебирает страницы мертвой книги:
– Призраки не обязаны отвечать. И не тают от человеческого взгляда.
Ветер донес до меня обрывки смеха – там, вдалеке, многие уже обрели свои краски.
Я судорожно сжал лапки:
– Почему ты остаешься в тени? Мы все…
– Все? – его голос вдруг ожил, словно ржавый нож, соскобливший с себя патину. Но в этой резкости таилась горечь. – Нет. Только наивные. Те, кто все еще верит, что там за баррикадой их ждет что-то большее, чем новые оттенки серого.
Его облако сгустилось, почернело на глазах – будто вобрало в себя все грозы, что так и не разразились над этим миром.
Я наблюдал, как многие уходят. Как возвращаются. Но больше всего запомнились те, кто остался там: их свет был глубже, чем солнечные блики – словно само солнце конденсировалось в их сердцах..
– Они счастливы… – выдохнул я, и слова растворились в сером воздухе, как последний дымок от потухшей спички..
– А может, они просто научились громче всех кричать, – прошептал Марлин, и его голос стал похож на шелест сухих листьев. – Цвет – это не просто оболочка, малыш. Он проникает в самое нутро.
Он развернулся в мою сторону, и тогда до меня дошло – темноты он не боялся. Его страшило сияние.
– Оставь меня в покое, – сказал Марлин, и в его голосе звучала усталость. – Ты не первый, кому пришла в голову эта мысль…
