Безмятежно паря под стерильно-белым потолком, Верочка ощущала
невероятную лёгкость, будто бы, придя из школы в разгар зимы,
сбросила объёмный пуховик и толстый свитер, пробежалась по комнате,
расставаясь с остатками тепла. Внизу суетились врачи, передавая
друг другу инструменты, громоздкий прибор показывал тонкую сплошную
линию и монотонно гудел на одной ноте. Светящаяся нить тянулась к
чему-то безжизненному и красному, чему-то, что Верочка больше не
осознавала своим телом. Она без интереса скользнула взглядом по
кафельным стенам, стеклянным шкафам, потом замерла в странном
оцепенении: у дверей операционной стояли двое мужчин в чёрных
кожаных плащах и широкополых шляпах. Они были холодны и терпеливы,
как те, кому некуда торопиться, как те, кто в любом случае возьмёт
своё...
— Разряд!
Неведомая сила сковала Верочку, светящаяся нить стала сжиматься,
скручиваться, увлекая её назад, вниз... в мир людей. Последнее, что
девочка запомнила, были глаза врача над зеленоватой маской, полные
спокойного торжества.
— Шеф! — стажёр порывисто указал пальцем на реаниматолога. — Он
что, нас видит?!
Глаза врача действительно были устремлены на дверь, около
которой они стояли. Глаза усталого победителя.
— Не видит, — бесстрастно отозвался жнец. — Здесь работа
закончена, уходим.
— Но почему он пялится? Будто насмехается над нами! — в руке
стажёра возник серебристый серп. Он занёс его, будто собираясь
нанести удар. Жнец перехватил его за запястье.
— Серп жнеца — опасный инструмент. Не размахивай им, как курица
крыльями.
— Думает, что победил смерть! Такое неуважение! Шеф, разве вас
это не бесит? — стажёр покладисто заставил серп исчезнуть, но
спорить не перестал. — Как будто через год или даже пять десятков
лет мы не возьмём своё!
— Стажёр, — жнец чуть повернул голову и пристально посмотрел ему
в глаза, — вся человеческая жизнь — это выбивание отсрочек у
смерти. Каждый час, каждый день, каждый год — это победа. Победа,
которой они имеют право гордиться. Мы работаем, чтобы сохранился
естественный порядок вещей, а не гоняемся за количеством сжатых
душ.
По лицу стажёра было видно, что он не согласен, но под стальным
взглядом шефа он сник и покорно выдавил:
— Я понял, простите.
— На сегодня всё. Осталось заполнить отчётность. Пошли, — лицо
жнеца вернулась к эталонно бесстрастному выражению.
Двое вестников смерти развернулись и, не оглядываясь, шагнули в
облако тёмной мглы — чтобы мгновение спустя оказаться в квартире с
высокими потолками. Всё здесь несло отпечаток глубокой старины:
деревянный пол, секретер с потрескавшимся лаком, обеденный стол на
десять персон, пожалуй, видели не менее сотни лет человеческой
истории.
Жнец аккуратно снял пальто и шляпу, развесил на видавшей виды
вешалке и кивком указал стажёру присаживаться. Затем вытащил из
секретера папку, развязал её и точно разделил бумаги на две равные
части. Стажёр вытащил из кармана пиджака ручку и тоскливо посмотрел
на кипу документов.
— Шеф, а это обязательно? У меня сегодня первый рабочий день!
Может, я завтра заполню, а?
— Обязательно, — не терпящим возражения голосом отозвался жнец и
притянул к себе свою часть бумаг.
Около получаса по человеческим часам они провели в тишине.
Стажёр тщательно выводил каждую букву на мертвенно-белых бланках,
потом заскучал и попытался втянуть начальника в разговор:
— Шеф, вы вот давно этим занимаетесь? Вы любите свою работу?
Жнец поморщился, справляясь с мимолётным раздражением:
— Говорят, что служба жнеца — это искупление грехов прошлой
жизни. Интересно, что я такого натворил, если после трёхсот лет
безупречной службы моё наказание — это ты?
— Ну зачем так грубо? — надулся стажёр, — я просто хотел... как
бы сказать, влиться в коллектив, наладить общение. Как и все, я не
помню, кем был раньше, но я сам вызвался на эту службу. И, даже
несмотря на бумажную волокиту, мне здесь нравится! Это что, тоже
запрещено?
