1578 г. Острова в бушующем море,
где ветра не знают сна и покоя
Прохладный утренний ветер шевелил пожелтевшие листья, разбавленные красными, как поздний закат с вкраплениями, срывая их с кленов и разбрасывая по грязной дороге, ведущей к деревне. Воздух был пропитан запахом моря – соленым, резким, будто сама природа плакала над тем, что происходило в деревне Кико. Капли дождя, редкие, но тяжелые, падали на землю, смешиваясь с кровью, что стекала по деревянному стволу.
Самурай, Рейдзиро Кейдо, был преданным слугой своего господина. Он был правителем небольшой деревни, чья история уходила в глубокую древность японских земель. Сегодня он висел на икс-образном распятии, его руки и ноги были пробиты грубыми гвоздями, а тело покрывали раны от бамбуковых палок. Дыхание хрипело в горле, каждый вдох обжигал, как раскаленное железо. Перед ним, на земле, в серых кимоно, лежали два маленьких тела – его дети. Их кровь еще не успела впитаться в землю, а широко открытые, остекленевшие глаза смотрели в небо, будто задавая вопрос, слов которых они еще не могли подобрать. Труп изнасилованной жены, оскверненный и обезглавленный, был посажен на кол. Деревня Рейдзиро горела алыми факелами, и языки пламени превращали в пепел всех ее жителей.
В двадцати метрах к северу, на небольшом холме, на черном коне восседал даймё Сарикава, закутанный в темно-синее кимоно. Безудержный огонь отражался в его бесстрастных глазах, черных и глубоких, как морское дно, на которое еще никто никогда не опускался. Что-то чужое, нечеловеческое, блестело сейчас в них – словно древний демон, шепчущий изнанкой разума. Прямо за даймё, в иссиня-черном каго1, чьи шторы раздувались холодным ветром, сидела молодая женщина. Красота ее была для даймё ценнее любого золота и риса. Черные волосы, белая шелковистая кожа и губы цвета вишни сводили его с ума. Она была его страстью, его любовью и душой. Она была Дзёрогумо2. Сидя в паланкине, глазами своего господина она наблюдала, как испускает дух тот, чей родовой меч искоренял темных духов во все времена. Но сегодня она, демон в женском обличии, победила. Сегодня род Рейдзиро раз и навсегда прервет свое существование.
Даймё наблюдал за агонией самурая с холодным любопытством, словно изучал, сколько боли может вынести дух, прежде чем сломается.
Они пришли глубокой ночью, когда вся деревня спала. Лишь только рыбаки проснулись засветло, чтобы отправиться на свой промысел, но до берега они не дошли. Кейдо был предан, подставлен теми, кому он мешал.
– Ты верен был не тому господину, идиот! – произнес правитель. Голос его звучал чужим, словно глубоко изнутри несколько существ говорили одновременно. – Крестами решил уставить мои земли? Может, уже и веру их успел принять, хикикудзу?3 Золото от них тоже успел взять? Так я дам тебе своего золота, и так много, что мало точно не будет.
В чане, стоящем рядом с крестом, на красном огне топили блестящие желтые монеты, переливая их в небольшой сосуд. Воины с покрытыми масками лицами наклонили крест назад, положив самурая на спину и вызвав адскую боль по всему телу. Каждую мышцу пробивал неистовый спазм. Боли не было конца. Человек с покрытым лицом и жаропрочными рукавицами держал в руках сосуд, поднося его к лицу Кейдо. Двое других схватили его, пытаясь раскрыть челюсти.
Самурай сопротивлялся и долго пытался сжать зубы, не давая влить себе в рот кипящую золотую жидкость. В конце концов изо рта хлынула кровь. В след за ней кипящая золотая масса вливалась в его горло. Он не кричал – он больше не мог. А внутри него душа выла от отчаяния. От боли и утраты. Вся его жизнь и род его оборвались за одно утро. Его честь растоптана. Его преданность обернулась глупостью.
