– Записывай, лейтенант: куртка кожаная, на подвязках,
полувоенного образца, состояние новое, одна штука. Не забудь
подпись, стал-быть, поставить везде. Рубаха нательная, хлопковая,
новая, три штуки. И очень прошу, без клякс.
Скрипучий тенорок, оглашающий своды подвального помещения
вещевого склада, был одновременно панибратским и подобострастным.
Обычным людям совмещать это невозможно физически, но тридцать лет
службы в частях материального обеспечения наделяют и не такими
талантами.
… – Штаны кожаные, форменные, с шерстяной подкладкой, новые,
одна штука. Фляга медная, посеребрённая внутри, стандартного
образца, б/у, одна штука. Сапоги кожаные, с жёстким голенищем, две
штуки…
– Ну и зачем мне два? – прозвучал в ответ гулкий бас.
– А, ну да, точно! Слушай, лейтенант, есть у меня к тебе дело.
Ты сапоги запиши, запиши, стал-быть, а я пока достану кой-чего… –
голос стал приглушённым и панибратским уже до отвращения.
Шаркающие шаги, скрежет отродясь не смазываемых дверных петель,
тихая ругань.
Звук падения чего-то мягкого, но весомого.
Чихание пополам со сдавленными матюгами.
Снова скрип двери и шаги, чуть погодя интендантский голос:
– Вот, значитца. Сапог из кожи саламандры, с усиленной подошвой
и бронзовыми пряжками. Правый. Почти неношеный. По прочности – как
латный.
– Даже так? – второй голос изрядно побило скепсисом. – А левый
где?
– Ну, известно где: сожрала, стал-быть, костяная многоножка,
вместе с хозяином. Вот только ногу и нашли потом. Ты не думай,
хозяин этот сапог едва неделю носил, даже не растоптал толком. А я
тебе ещё и два империала дам, полноценных, стал-быть. Новая пара
как раз четыре стоит. Честная цена! А сапогу тому сносу нет.
– Два империала, говоришь? Накинь ещё пяток серебрушек, всё же
ношеный.
– Йэх, пропадай душа пропадом! Только из уважения к твоему
геройству, – панибратство почти исчезло, зато подобострастия стало
– хоть продавай. Звякнули монеты, заскрипела кожа под пальцами. –
Так, и последнее: несессер, с набором бритвенных и парикмахерских,
солдатский… Хотя, нет, тебе же офицерский положен…
– И кто бы мог подумать, верно? – бас стал ехидным.
– Все-то вы над тыловиками издеваетесь…
Уволиться из армии гораздо труднее, чем в неё попасть. Особенно
остро это понимает человек, мысленно уже вышедший за забор военной
части. Бюрократия хватает бедолагу за шею, как аркан степняка, и
сдавливает горло, пока тот не начинает хрипеть и просить пощады. В
обходном листе почти три десятка подписей. Для сравнения: в
наградном их пять. В похоронке, бывает, хватает и одной. Через два
часа после судьбоносной сделки с сапогом, опасно близкий к
неуставным взаимоотношениям, Рей вышел за порог части. В руках он
сжимал папку с заветными документами. На лысой голове билась жилка,
а в глазах утихал пожар с трудом контролируемого бешенства.
Новенький протез «совиная лапа» (созданный дивизионным механиком
по приказу благодарного командования), пристёгнутый чуть ниже
левого колена, весело цокал подпружиненными когтями по мостовой. За
спиной болтался плотно набитый пожитками рюкзак, а будущее виделось
в лучах солнечного света.
Ярко светило солнце, растапливая последние кучи снега на
обочинах. Воздух пах весной, свежей выпечкой и слегка – выгребной
ямой. Последним тянуло из города, где нерадивого дворника в худшем
случае штрафовали. В отличие от той же армии, где за одну бумажку,
обнаруженную после уборки закреплённой территории, всё отделение,
эту уборку проводившее, будет отжиматься под счёт. Отсюда и до
обеда.
Мир был полон жизни, герой ещё не знал, что он герой, и был
уверен, что все свои подвиги он оставил за воротами части, вместе с
левой ногой, волосами с головы и семью годами молодости.
