Я сижу в кухне на полу. Темно. На потолке светятся белые квадраты света уличных фонарей. Их свет отражается от белой поверхности потолка и немного разбавляет темноту в помещении. Я смотрю на большой фотопортрет моей жены, который висит в раме на стене напротив. Это ее любимая фотография. Катя погибла семь лет назад. Её сбил автомобиль. Она погибла сразу. Она даже не успела понять, что умерла.
… Дождь. Холод. Ноябрь. Я возвращаюсь домой, медленно продвигаюсь в огромной пробке. Недалеко от дома, у пешеходного перехода, среди какофонии аварийных сигналов и судорожного мерцания проблесковых маячков, мне преграждает дорогу сотрудник полиции с рулеткой в руках. Кругом толкутся какие-то люди. С досадой я останавливаюсь, поворачиваю голову. Сквозь мокрое, сверкающее разноцветными каплями стекло, я вижу Катю. Она лежит прямо пердо мной на черном, как антрацит, мокром асфальте. Несколько секунд я просто смотрю. В белом свитере, голубых джинсах, широко раскинув руки, она лежит на спине лицом вверх и смотрит в чёрное небо. Её спокойное бледное лицо мокрое от дождя. Маленькие ледяные дождинки капают в её открытые серо-голубые глаза, собираются в капельки и стекают по вискам, словно слезы. "Простудится же!"
… Я плохо помню, как всё было потом. Вообще плохо помню, как всё было следующие несколько месяцев. Я наверное ел, спал, ходил на работу. Еще что-то было. Не помню. Помню, что дома я всюду натыкался на Катины вещи. Любимая кружка, с неотмывающимися следами её губной помады, тушь для ресниц, на подоконнике черная круглая колючая расческа, с оставшимися на ней светлыми Катиными волосами, плащ на вешалке. Из кармана торчит хвостик цветного шарфика. Перчатки лежат… Я прикасаюсь к ним, беру в руки, кладу на место.
… Я стою в ванной и смотрю в зеркало на свое отражение. Вода с тихим шёпотом льётся из крана. Я делаю над собой усилие, и начинаю чистить зубы. Из стаканчика на полке одиноко торчит Катина зубная щетка со следами плохо смытой пасты. "Торопилась…"
… Я прижимаю её зубную щетку к лицу ладонями, целую, размазываю по щекам и лбу белую пепсодентную пену, которая течет у меня изо рта. Осколки разбитого стаканчика ёрзают в раковине под струёй воды и жалобно позвякивают. Это предел. Край. Нужно что-то делать.
… Я складываю в стоящие на полу черные полиэтиленовые пакеты Катины вещи. Джинсы, свитера, пальто, костюмы… Косметика. Боже, сколько всего! Так. Обувь. Туфли, босоножки… Сапожки один раз успела обуть. Я как-бы случайно касаюсь лицом чего нибудь из её одежды, что бы еще раз вдохнуть запах. Катя не раскладывала наши вещи по-отдельности – всё вперемешку. Только бельё. Я вечно ворчал, что не могу найти свои трусы среди горы её "кружевных тряпочек". Да! Бельё же ещё. Я подхожу к комоду и открываю ящик. Трусики, лифчики, чулки, носочки, колготки – до самого верха. Доступный только мне, интимный мир любимой женщины. Натянутый до предела канат не выдерживает и обрывается. Я обеими руками сгребаю содержимое ящика, прижимаю к лицу, и первый раз с далёкого-далёкого детства начинаю рыдать. У меня не получается. Я разучился. Я просто вою.
… На краю распаханного, пропитанного осенними дождями поля в огромном костре я жгу Катины вещи. Мокрые дрова никак не хотят разгораться. В канаве у дороги я нашел бутыль с отработанным маслом и жаркие языки пламени наконец поднимают в небо столб черного смолянистого дыма. Я стою в легких кроссовках по щиколотки в липкой холодной грязи и обожженными до пузырей руками методично кладу в огонь годы прежней жизни. Время от времени я подливаю в огонь черное, как нефть, масло. В груди что-то нестерпимо болит и ноет. Я не могу торопиться. Я должен быть уверен, что всё сгорит дотла. Ничего не должно остаться.
