Я хорошо помню себя в подростковом возрасте. Общаясь с разными взрослыми, понимаю, что та планета родителей, куда почти все мы переселяемся с возрастом, делает какую‐то странную штуковину с нашей памятью. Мы не особенно‐то взрослеем и умнеем, если честно, но при этом забываем о том, что было для нас самым важным в двенадцать, четырнадцать, шестнадцать лет. Мы понемногу стираем в памяти те чувства, с которыми мы просыпались и засыпали, забываем страдания, которые заставляли нас рыдать и отчаиваться, не помним наши надежды и сомнения.
Возможно, не забыть все это мне помогли мои подростковые дневники. Иногда я открываю их и читаю. Вот, например, запись, сделанная на уроке алгебры в девятом классе: «Ненавижу алгебру и зиму!» Я сразу отчетливо вижу и противный желтый электрический свет в кабинете математики, и темное зимнее утро за окном: мрачное, с низкими тучами, висящими прямо над крышей школы. В сумерках пасмурный зимний город еще как‐то выносим, но когда рассветает, то весь мир будто наполняется вязкой, тяжелой, серой массой. Она – настоящая хозяйка города, когда нет солнца.
Я смотрю в окно. Третий этаж. Отсюда видно серые скукоженные кусты школьного двора, темные фигурки прохожих, идущих по скользкой дорожке семенящей, шаркающей походкой, чтобы не поскользнуться и не упасть. Дальше за окном – дорога, автобусная остановка, продуктовый магазин. Еще дальше – несколько озябших многоэтажек. В их окнах поочередно гаснет свет. Небо светлеет. Впереди – долгий, скучный, пасмурный понедельник.
Я испытываю невыносимое желание спать, и больше всего мне хочется уронить лоб на руки и заснуть прямо так, сидя за партой. Ватная, тяжелая и мутная голова. Тихая ненависть к необходимости что‐то записывать за учителем. Желание хныкать от одного вида страниц учебника с уравнениями. Я их не особо понимаю, путаюсь, и от этого ненавижу еще больше.
Тогда мне только исполнилось пятнадцать.
Была середина января – самое нелюбимое время, когда все праздники и каникулы уже позади, а впереди еще такая долгая третья четверть. И так невыносимо далеко до лета, что хочется немедленно запустить эти несколько месяцев холода и слякоти на быструю перемотку.
Я могла думать только о своей влюбленности. И больше ни о чем. Я писала стихи прямо на уроках, и представляла, как вечером мы с ним встретимся. Или нет? А если он не позвонит? Тогда позвоню сама. Нет, сначала подожду. Или ни за что не буду ему звонить, вот еще!
Какие могут быть уравнения, тангенсы и котангенсы, когда голова занята влюбленностью?
Еще у меня были друзья и подруги, с которыми мы все время взахлеб разговаривали обо всем на свете. И безнадежно влюбленный в меня одноклассник, жутко умный и очень симпатичный парень, которого мне было немножечко жалко, потому что он мне совершенно не нравился. И все эти отношения, дружеские и романтические, полностью вытесняли тревогу за все чаще появляющиеся в журнале тройки.
А еще меня очень огорчали сложные отношения с мамой. Я уныло и мрачно переживала долгие выходные, когда она была дома и постоянно пилила меня, цепляясь, как мне тогда казалось, по пустякам. К тому же дома меня доставал и младший брат, – ему только исполнилось одиннадцать, и мы в то время жили как кошка с собакой.
Примерно через год все изменилось, и мы начали понемногу дружить и нормально общаться. Ему стало ужасно интересно проводить время в компании моих друзей, а я перестала видеть в нем вредного мелкого ябедника, которого вечно, не разбираясь, кто прав, а кто виноват, защищала мама.
Что касается друзей, то тебе, дорогой читатель, наверное, теперь трудно представить жизнь в доинтернетную эпоху. У нас не было мобильных телефонов, мы не сидели в соцсетях, играх и мессенджерах и общались только с теми, кого знали лично. В классе, в компании во дворе, ну и не только во дворе, конечно.
