Трудно сказать, с чего все началось.
Как распознать точно: в какой момент вполне обыденное и
естественное вдруг оборачивается чем-то невероятным и загадочным.
Может быть, причина кроется в детских суевериях, смутных
воспоминаниях о сказках, которые, хотя и приглушенные так
называемым здравым смыслом, все еще остались в нас и иногда
подталкивают подумать: ”А вдруг там что-то есть?” Можно поверить и
испугаться - а там ничего и не было. Можно не поверить и махнуть
рукой - а там действительно что-то было. Неизвестно, что лучше -
первое или второе. Но если не испугаться, не махнуть рукой, а
просто проявить хоть самый маленький интерес, иногда обнаружится
нечто, заставляющее поверить в то, во что раньше не поверил бы
никогда.
Примерно такие мысли имел на сей счет
мой дядюшка. Престранный господин, надо вам заметить. Под самый
конец жизни он, похоже, так и не сумел полностью выйти из детского
возраста. Сколько я его знал, он постоянно рассказывал всякие
фантастические истории, делая вид, будто сам ни капли не
сомневается в их достоверности. Да еще частенько кое-что из них
записывал, и с таким усердием, словно боялся: не успей его перо -
все эти драконы, гоблины, водяные и прочая чепуха вырвутся в наш
спокойный мир и тогда уж точно перевернут в нем все с ног на
голову.
Над ним, конечно, втихомолку
посмеивались, но вообще-то в нашем городе он считался весьма
уважаемым человеком. Имел особняк, выходящий фасадом на центральную
улицу - кто попало в таких домах не селится. И в средствах стеснен
не был, хоть особой любви к наживе за ним никто не замечал,
жадностью, кстати, он тоже не отличался. В общем, ему легко
прощались все его безобидные странности. Потому насмешки в основном
доставались мне, ведь я вроде так - с боку припеку. С умом, как я
считал, у меня все было в порядке, чтобы всерьез воспринимать
дядюшкины фантазии. Но остальные почему-то полагали иначе. К тому
ж, в отличие от него, я не имел столь прочного положения в
обществе, да и мои знакомые куда меньше утруждали себя
тактичностью. Порой так меня и называли: “Племянничек чокнутого”. А
еще чаще путали, к кому из нас относится сие нелестное определение.
В большинстве случаев, видимо, для простоты, оно доставалось именно
мне. И было обидно слышать в свой адрес: “чокнутый племянничек”
либо просто “чокнутый...”. Но стоило намекнуть старику на данное
обстоятельство, он тут же пускался в туманные рассуждения:
- Не на то ты, Джимми, обращаешь
внимание, на что нужно. Ну и пускай смеются. Им от этого не лучше,
так почему тебе должно быть хуже. Я в свое время перестал замечать
чужие насмешки, и они прекратились, когда в них пропал всякий
смысл. Важно твердо знать: в чем прав ты, а не другие - и тогда
пускай себе что угодно думают. Ты же вместо этого пытаешься стать
на них похожим и готов согласиться с любым, даже с тем, кто
насмехается над тобой.
- Не только и не столько надо мной, -
пояснил я, но он пропустил мои слова мимо ушей.
- Если обо всем судить, как они,
многого не увидишь не то что где-то там, - неопределенно повел он
по сторонам поднятой рукой, - а у себя под носом. Но ведь оно не
значит, что этого не существует.
- Например? - перебил я, довольный,
что поймал его на слове. - Ну-ка покажи что-нибудь этакое.
- Хорошо, - на удивление быстро
согласился он. - Посмотри в окно. Что ты там видишь?
- Ничего такого, - ответил я. Разве
можно было обнаружить что-нибудь особенное там, куда смотришь по
несколько раз на дню вот уже много лет. - Площадь, ратуша, садик
господина мэра за витой оградой, - бесстрастно перечислял я,
опуская глаза все ниже и ниже, пока не уперся ими в подоконник.
- А ты ничего не пропустил?
