Со мной оставили только старую няньку, которая сутки напролет
изводила меня молитвами.
Что-то вроде «прости, господь, рабу грешную, прими в свои теплые
объятия». Темнила нянька, щадила мою слабую психику, потому что
объятия меня ждали самые что ни на есть горячие.
Я слушала ее причитания, глядя в окно и зевала. Тоска моя
утихла, боль притупилась. После суда и двухлетнего заключения мне
не хотелось ни есть, ни пить, ни надевать красивые платья. Даже
чтение больше не доставляло мне радости. Наверное, потому что мне
приносили сплошь трактаты о невинно замученной святой Айзе или о
ведьмах-клятвопреступницах. Или потому что красивые платья у меня
давно отобрали.
Платьев было жаль. Слаб человек.
Под окнами послышались крики и стук копыт.
— Князь женится, — орала внизу толпа. — Святая Королева поедет к
венцу в золоченой карете, в лавандовом венке, раскидывая…
Тут версии разнились. Одни утверждали, что Королева будет
раскидывать хлеб, другие, что золотые монеты, третьи — наиболее
адекватные — склонялись к лепесткам роз. Ну и правильно, нечего
казну разбазаривать.
Я пересела к окну поближе, хоть взгляну напоследок на Князя, в
проклятые синие глаза, заодно и сестрице пошлю заковыристое
посмертное проклятие. Совмещу приятное с очень приятным. Я знала,
что Князь женится на Королеве ради своей страны, захваченной
обезумевшими люци, и прощала его. Любовь ещё горела в моей груди,
как ведьминские костры на площади.
Меня посадили в башню, что окнами выходила на площадь, где
совершалась казнь моих так называемых сообщников. Сидела я высоко,
видела далеко. Вместо обещанного свадебного кортежа, везли моего
конюшего Селвига, который с трудом угадывался в изуродованном
пытками подростке.
— Сколько этим тварям надо крови, чтобы они угомонились? —
искренне удивилась я. —
Захлебнуться же скоро.
Толпа ярилась и текла вдоль телеги, исходя криками. Ведьминский
подмастерье! На плаху, на плаху! Пытать огнём на Божий суд!
В окно прилетел увесистый булыжник, но рассыпался о магическую
решетку. Я послала воздушный поцелуй меткому верзиле, засветившему
в окно, и тот застыл, выпучив глаза. Когда полыхнуло костром, я
даже не прослезилась.
Кончились у меня слезы.
Толпа вместо казни жадно пялилась в мое окно в надежде, что я
начну от горя лезть на стены. Я демонстративно позировала перед под
любопытными взглядами. То плечико заголю, то тряхну распущенными
волосами. То упрусь руками в подоконник, выгнувшись до ломоты в
спине. Спустя пару минут гимнастики, жены начали растаскивать
заинтересованных супругов по домам.
— Все равно сдохнешь, ведьма, — заорала какая-то невоздержанная
миссис.
В ответ я соблазнительно улыбнулась ее супругу, и поманила
пальцем. Тот даже дернулся ко мне, как привороженный. Вот что
делает с людьми слава ведьмы-оморочницы.
Няня взяла меня за руки и заставила сесть рядом, обняла за
голову, словно мне снова было десять, и я подралась со своим
единственным другом Эйкеном. Теперь мой находчивый друг Эйкен вырос
и стал пастором Льоро, который скоро подпишет мне приговор.
— Отвернись, голуба моя, закрой глаза, я буду петь тебе и ты не
услышишь криков.
— Ведьма! Ведьма! Ведьма! — скандировала толпа.
Камни с глухим стуком рассыпались о защитную магию, но вот от
криков защититься было нечем. Ведьма — это я. Чудище, пожелавшее
свергнуть с трона милосердную Королеву, свою единственную
сестру.
Виски заломило от воплей и усталости. Сил притворяться бездушной
тварью не осталось.
— Подай мне отвару, в горле пересохло.
Воды нам сегодня не принесли, а пить хотелось неимоверно.
Хорошо, что эта незнакомая мне Бетти принесла хоть отвар. Дала бы
ей дукат, да у меня нету.
— Пей, голуба. Потише, потише, горячий ещё.
