Желаю я излить отнюдь не скорбь…
Я крайне чувствителен к звукам, и те, что мне не нравятся, порой ощущаю кожей.
Некоторые признаки моей болезни проявились уже в детстве: прежде всего я выучился молчать, за весь день мог не проронить ни слова, а в ушах у меня стоял гомон других людей. Павший духом отец, разгневанный моими странностями, мог вдруг залепить мне пощечину, в ярости крича:
– Говори же ты! Говори!
Я молча глядел на него, не пытаясь даже прикрыть лицо руками, а лишь наблюдая, как зависает в воздухе его ладонь, и когда она вот-вот готова была обрушиться на меня, я уже слышал тихие, приглушенные всхлипывания матери. Однако ей оставалось лишь беспомощно стоять в сторонке и торопливо подгонять меня:
– Скорее же говори, ты говори скорей.
Обычно это случалось потому, что отец задавал мне какой-то вопрос, а я не отвечал. Должно быть, он хотел понять хоть немного, что не так с этим ребенком, и однажды после работы прибежал на спортивную площадку при начальной школе в Лугане[1], где мой класс как раз упражнялся в беге, а я, с неуклюжим видом поочередно выбрасывая вперед руки и ноги, затесался среди одноклассников. Все это наблюдал отец, и когда он вернулся домой, то, схватившись руками за поясницу, в парализующем бессилии прислонился к стене, с отчаянием сказав матери:
– Вашему отцу так тяжело…
Больше десяти лет спустя, морозным ранним утром, когда на небе виднелись еще крошечные точечки звезд, я, одетый в зеленую военную форму, поднимался на мостик перед плацем, один оказавшись напротив сотен солдат и офицеров из казарменного городка. Выпятив грудь колесом, я отдал честь, окинул взглядом плац и незаметно сглотнул холодный воздух, который вернулся ко мне теплой слюной.
Как странно, передо мной раскинулось море людей, а повсюду царили лишь тишина и безмолвие, и в этот миг весь мир ждал только меня. Я вытащил из-под мышки последнюю волю вождя[2], попросил их всех открыть книгу, и тотчас в предрассветной тьме раздался шелест страниц.
Я начал читать. Ни один человек на плацу не дремал, каждая пара глаз сверкала в тишине, я говорил отчетливо и мелодично, словно подчиняя себе Поднебесную своим звонким голосом, и каждый звук, слетавший с моих губ, внушал им трепет; каждый абзац растворялся в воздухе, оставляя после себя едва уловимый отголосок. Я наслаждался многословными, взявшимися словно из ниоткуда длинными фразами, умилялся беспрерывному потоку запятых, которые позволяли мне никуда не торопиться, а, напротив, сдерживали мои чувства. Голос мой то был торжественен и высок, то вдруг мягко опускался вниз; я был командиром, поднимавшим боевой дух войска перед походом, или же оратором, который в забытьи едва ли не взлетает к небесам.
Тогдашний я в мгновение ока покинул свое молчаливое бренное тело…
Немного погодя рядовой второго разряда стал известным в армии человеком: парнишка из Лугана по фамилии Ван начал отвечать за режиссуру развлекательной программы, и если сперва вечера эти проходили только среди роты и занимался он этим ради собственного удовольствия, то потом, вопреки всяческим ожиданиям, взял в свои руки бразды правления, преодолел немало трудностей и с такой легкостью вошел в штаб, будто руку в мешок опустил и нашарил там руководство над всей бригадой. Но и это еще не все: два месяца спустя он не только завоевал первое место в генштабе сухопутных войск, но еще дважды попадал благодаря этому в съемочный павильон «Хуаши»
