Глава 1
Мирон
Громко смеясь, вваливаюсь в холл, рукой сжимая плечо лучшего
друга. Веселье так и плещется через край. В крови приятно бушует
азарт после часовой гонки по городу.
— Мирон Александрович! — громкий и чопорный голос бабки
заставляет улыбку слететь с лица.
Я медленно поворачиваю голову и сталкиваюсь взглядом с
ненавистными голубыми глазами, ставшими с возрастом практически
прозрачными. Стеклянными. Одно остаётся неизменным — лёд в них,
способный вызвать удушливый страх и сковывающий спину.
— Бабу-у-у-ля, — тяну насмешливо, раскинув руки в стороны в
приветствующем жесте и, двинувшись в сторону родственницы, с
намерением крепко её обнять.
— Прекрати паясничать, Мирон, — женщина бьёт тростью по паркету,
из-за чего глухой звук разносится по холлу.
Вздрагиваю. Против воли вздрагиваю и на короткое мгновение
вжимаю голову в плечи. По старой, выработанной с детства привычке,
хочется закрыть макушку и плечи руками. Но я только кривлю губы в
ухмылке. Одёргиваю себя, расправив плечи и выпрямив спину, чтобы
смотреть на бабку сверху вниз.
— Ко мне в кабинет, щенок, — трость взмывает вверх и женщина
опускает её мне на плечо, поджав морщинистые губы. — Живо!
— Я ещё не закончил, — хмыкаю, перехватив трость и сжав её в
кулаке. — Эй, Мот, — кидаю взгляд через плечо и обнаруживаю, что
друг уже успел свалить. — Чёрт.
— Не смей выражаться в моём доме, — бабка со всей силы дёргает
трость, чтобы вырвать её из моей хватки.
Я всё ещё смотрю назад, надеясь найти взглядом Мота, который
порядком боится мою бабку, поэтому не сразу замечаю, что
родственница падает назад, на спину, вырвав трость из моего
кулака.
— Бабушка, — хриплю испуганно, тут же кинувшись к лежащей на
спине женщине.
Бережно подхватываю её под локти, помогаю сесть.
— Мелкое отребье, — шипит она змеёй, не выпуская трость из руки
и начав размахивать ей.
Золотой набалдашник, в виде морды орла, то и дело впивается в
кожу, оставляя царапины. Я стою на коленях перед разъярённой
женщиной и не имею сил на сопротивление. Руки безвольными плетьми
повисли вдоль тела.
Вина за то, что она упала из-за меня, гложет до самых печёнок. А
бабка пользуется моментом моего бездействия. Слишком давно она не
чувствовала свою власть надо мной. Мою беспомощность. И страх.
Она склоняется, придвигает своё лицо ближе, голубые глаза
сверкают нездоровым блеском. Хоть я давно уже не ребёнок, страх так
же накрывает против воли. Я замираю, как трусливый сурок, чувствуя
в каждом её движении ярость. Трость мелькает в воздухе,
останавливаясь лишь в миллиметре от моего лица. Я на мгновение
закрываю глаза, готовясь к боли.
— Без меня ты ничего не стоишь, щенок, — её громкий голос
разносится по всему дому. — Ты ни на что не годен! Только проблемы
мне приносишь! Раз за разом.
Я опускаю голову, не в силах больше выдерживать груз её слов.
Внутри будто что-то ломается. Становится трудно дышать, каждый
вздох причиняет мучительную боль. Бабка, чувствуя моё смятение и
боль, лишь сильнее сжимает трость, потрясая ей перед моим
лицом.
Вдруг она замирает, её лицо сковывает новая гримаса боли. Она
хватается за грудь свободной рукой, и я, несмотря ни на что,
инстинктивно тянусь к ней, чтобы помочь.
— Бабушка?
— Убери от меня руки! Я тебя взрастила, Мирон. Дала тебе всё,
чтобы ты ни в чём не нуждался, а ты… Толкнул меня! Кхм… — осознав,
что перешла на визг, женщина одёргивает себя. — Помоги мне
подняться, Мирон.
Голос снова становится подчёркнуто сухим и чопорным. Я
безропотно подхватываю женщину подмышки и ставлю на ноги. Бабка не
чурается воспользоваться моментом и намеренно ставит трость мне на
ногу.
Едва заметная змеиная улыбка трогает тонкие губы, накрашенные
красной помадой.
