Визг тормозов справа и резкий
протяжный гудок ударяют по ушам.
В локоть впиваются чьи-то пальцы.
Крик матери за спиной и шум города обрушиваются на меня так
внезапно, что становлюсь близка к разрыву сердца.
Оно стучит о рёбра, пока провожаю
глазами большую чёрную машину, из которой на меня орёт видный седой
мужчина.
- Айза! - Дергает мать за рукав моей
куртки. - Сколько можно ворон считать?! Наказание! Что мне с тобой
делать?!
К ней присоединяется случайный
прохожий с усами и в старомодной шерстяной кепке. Тот самый,
который секунду назад выдернул меня из-под машины. Нависнув надо
мной, они плюются обвинениями и упрёками. Мать трясёт мои плечи, и
в её глазах испуг, а я лишь открываю и закрываю рот, смотря то на
одного, то на второго, потому что сама испугалась до смерти!
- Простите… - хрипло извиняюсь перед
всеми сразу: перед прохожим, матерью и водителем.
Мужчина качает головой и трясёт
перед носом указательным пальцем, мама тащит меня вниз по тротуару,
схватив за шиворот куртки.
По щеке ударяет капля дождя.
Ледяная.
Передёрнув плечами, натягиваю на
ладони рукава водолазки и прячу руки в карманы, тихо прося:
- Пусти. Я сама...
- Как тебя можно одну куда-то
отпустить? - взвивается мама, беря меня за руку. - Тебе
восемнадцать! Восемнадцать, а ума на ноль!
Обиженно молчу, потому что ей не
нужны мои ответы. И потому что у моей матери не очень хорошо с
нервами. Когда она ругает меня, мне хочется заткнуть уши руками и
зажмуриться. У меня под кожей зудит и сердце скачет, когда на меня
орут.
Её лицо, закутанное в выцветший
синий платок, бледное и осунувшееся. Мое выглядит не лучше.
Это бесконечный день.
Бесконечный.
И я хочу, чтобы он поскорее
закончился. Просто закончился, и всё. Хоть чем-нибудь! Потому что в
моей жизни есть только две вещи, которые я ненавижу больше всего на
свете: мой отец и мерзнуть, а в своих ботинках я уже не чувствую
ног.
Слившись с толпой пешеходов,
переходим широкий проспект в шесть полос.
Мои глаза хватаются за всё подряд:
за людей, за их лица, за их одежду, за стеклянные витрины
магазинов, в которых плывёт моё отражение, и за вывески кафе. На
мне короткая малиновая куртка, синие джинсы и чёрная шапка. И я
очень замёрзла, потому что здесь, в Городе, просто ужасно холодный
октябрь!
- Давай, я понесу. - Пытаюсь снять с
материнского плеча чёрную спортивную сумку.
- Сама хоть дойди, горе луковое. -
Закатывает она глаза, подкидывая её повыше.
Смиряюсь, возвращая руки в
карманы.
Наши жизни, всё, что нам
принадлежит, уместилось в одну сумку на двоих. Это всё, что мы
успели собрать, сбегая из дома. Неважно. Вещи - это последнее, что
в этой жизни сделало бы меня счастливой. И маму тоже.
Мы пересекаем огромную площадь, а за
ней я вижу минареты городской мечети. Раньше я видела её только на
старых открытках и фотографиях. Потому что, в отличие от матери, я
в Городе не бывала, хотя до него три часа на
автобусе.
А вот она, моя мать, здесь родилась.
Это было тридцать семь лет назад. Она не забывает напоминать о том,
что в моем возрасте у неё уже была половина меня.
Если… Город не примет нас, нам
придётся вернуться.
От этой мысли мне становится дурно.
Лучше сдохнуть в канаве.
Холодный ветер жалит меня повсюду,
поэтому я трясусь.
- Ммм?.. - переспрашиваю, взглянув
на мать.
- Замёрзла? - Обеспокоенно.
- У-у… - вру я, утирая рукавом
куртки подтекающий нос, за что тут же получаю по рукам и
смеюсь.
Положив мою ладонь в карман своего
пальто, мама ободрительно сжимает её, говоря:
- Потерпи.
Через час скитаний мы оказываемся на
тихой улице, заставленной частными домами.
Желтые фонари вспыхивают
одновременно, потому что стемнело.
И я уже не в силах поражаться тому,
что место, которое мы ищем - это двухэтажный дом с кованой оградой,
у которой припаркован огромный чёрный джип. Не в силах, потому что
мокрая одежда стала нестерпимо тяжелой. Мои зубы выбивают дробь,
руки окоченели. Даже коса, спрятанная под курткой, кажется мне
двухпудовой, будто к ней привязали кирпич.
