А летом, после заката, в светлые, чистые сумерки из соседних дворов на эту сгорбившуюся городскую улочку выходили женщины и садились у дверей. Грызли семечки, пили чай, рассказывали смешное, судачили. Когда становилось совсем темно, входили во дворы по двое-трое, намеренно громко переговариваясь, чтобы распугать маленьких серых грызунов на своем пути – в этих двориках, которые своей площадью вполне могли сойти за большие комнаты, не переводились мыши – шустрые, удивительно прожорливые, с хищными, воспаленными глазками, они не дохли ни от каких химикатов. А сын доктора, двадцатипятилетний балбес Гасым даже купил воздушку, и со своей веранды на втором этаже часами высматривал изредка перебегавших через дворик мышей, стрелял в них азартно, весело, с удовольствием, хотя редко попадал. Мыши, в которых все же удавалось Гасыму попасть, тонко, истерически визжа, ускакивали в свои норы, немыслимые щели, каких тут было множество, ускакивали жалким писком проклиная балбеса Гасыма с его воздушкой.
И в этот сумеречный час на улице, забытой прохожими, играли дети – девочка и три мальчика:
На златом крыльце сидели
Конюх, повар,
Король, королевич,
Сапожник, портной…
Кто ты такой?
Тараторила девочка считалку, вовсе не вникая в суть ее слов, и тоненькая рука ее на миг останавливалась, указывая на длинноволосого мальчика в ярких, по колено штанишках.
– Король! Я – король! – исступленно кричал мальчик, давая выход еще далеко неосознанному чувству поглощавшего его первенства, тщеславию, тревожащему его честолюбивую натуру, что, не видя пока другого выхода, находило выход в крике.
– Я король – кричал он на всю улицу, тревожа спокойную дремоту летних сумерек.
А мать у двери говорила строго:
– Перестань кричать! Сейчас же перестань!
И рука девочки, выпалившей одним духом безобидную считалку, рука с грязными разводами под ногтями, завороженно застывала в воздухе, словно испуганная этой исступленной страстью, неожиданно исторгнутой из хрупкого тела.
– Я – король!
В комнату, нахально заблистав, просунулась лысая голова с оттопыренными ушами.
– Зохраб Балаевич, там привезли…
– Сейчас! – он тут же выскочил из-за стола, обаятельно, сердечно улыбнулся посетителю. – Боюсь, что задержу вас. Неотложные дела. Придется вам в другой раз… Извините. – И, выждав, пока посетитель уйдет, стремительно вышел из кабинета.
Ушастый помощник ждал в коридоре. Завидев выходящего из кабинета Зохраба, он с испуганной поспешностью прижался к стене, пропуская Зохраба вперед, и засеменил рядом, стараясь приноровиться к его шагу. Они шли извилистым, узким, полутемным коридорчиком, и помощник негромко, почтительно сообщал:
– Как договорились, шеф, – он знал, что Зохрабу нравилось это обращение. – Я все у них проверил, шеф. Можете не беспокоиться. Накладные в полном порядке. Вам только подписать осталось. Сверх – сорок, метр на метр…
– Что так мало? – недовольно обронил Зохраб.
– Больше у них не оказалось – виновато произнес помощник. – Но кожа качественная, сам убедился. Хотя, конечно, плохо, что такая маленькая партия товара…
– Где они?
В коридоре царил запах кожи и мануфактуры, несколько приглушенный запахом дуста.
– В маленьком дворике, – запоздало ответил помощник, и тут же обжегся об рассерженный взгляд Зохраба.
Они вышли в ослепительно яркий после полутьмы коридора дворик, почти все пространство которого занимал грузовик с прикрытым верхом. Зохраб за руку поздоровался с тремя небритыми, хмурыми на вид мужчинами, стоявшими возле грузовика.
– Ну как? – спросил он.
– Все в порядке – сказал один из мужчин и кивнул на помощника Зохраба. – Вот он уже проверял…
