Вселенная Достоевского. Книги, которые вдохновляли великого мыслителя

Достоевский – величайший русский мыслитель. Он символ русской литературы, наполненной особой мыслью. Это та литература, которая в России была вместо философии – если именно за философией видеть фундаментальную роль осмысления самого бытия. У нас хороший писатель – всегда философ. А величайший писатель – и величайший философ.

В русской истории XX и XXI века не было такого периода, чтобы мы не восхищались гением Достоевского, который, кажется, предвидел все. И уже случившиеся, и, видимо, все то, что нас только ждет.

Меня зовут Борис Акимов, я один из основателей проекта «Россия 2062», мы называем наш проект «практической утопией», а 2062 – год, когда России исполнится 1200 лет. Работая над образами и стратегиями будущего, мы всегда опираемся на традицию русской мысли. Именно так и родилась наша совместная с издательством «Никея» идея выпустить серию книг «Русское пространство 2062», частью которой является и «Вселенная Достоевского».

Вместе с философом и специалистом по Достоевскому Никитой Сюндюковым мы выбрали несколько основных текстов, которые сформировали великого писателя именно как мыслителя. Это Николай Данилевский и его «Россия и Европа», курс Владимира Соловьева «Чтения о Богочеловечестве», несколько текстов Алексея Хомякова, «Слова подвижнические» Исаака Сирина, «Возлюбим покаяние» Тихона Задонского и апокриф «Хождение Богородицы по мукам». Все эти тексты мы приводим в значительно сокращенном варианте.

Кроме того, в книгу вошли наши с Никитой Сюндюковым тематические беседы и статья Никиты о споре Достоевского и Соловьева.

Цель книги – показать основы того интеллектуального и духовного контекста, который сформировал гениального русского писателя. И через вневременную актуальность самого Достоевского «воскресить» в пространстве настоящего и будущего важнейшие для писателя тексты.

Борис Акимов: Почему именно Достоевский? Если спросить: «Кто, по-вашему, главный мыслитель России, кто русского человека осмыслял больше всего, свою жизнь положил на это?», наверное, большинство людей скажет: «Достоевский».

Никита Сюндюков: Мне кажется, в разных культурах Достоевский воспринимается в разных, что ли, аспектах. Например, когда западный человек говорит о загадочной русской душе – это стереотип, который мы и сами переняли, – он прежде всего Достоевского вспоминает с теми треволнениями, противоречиями, сложностями, безднами, которые обнаруживают в себе его герои.

Борис Акимов: Солоневич в «Народной монархии» тоже писал о том, что когда немцы входили на территорию Советской России в ходе Великой Отечественной войны, они считали, что знают хорошо Россию, потому что читали «Братьев Карамазовых», «Преступление и наказание». И русские люди – это такие, которые там у Достоевского встречаются. И поэтому они смогут быстро победить, овладеть народом, потому что он такой: парадоксальный, странный. Не такой, который проявляет волю и может маршировать победоносно.

А когда столкнулись с тем уровнем сопротивления и волей к победе, это для них был шок. Потому что они считали, что типичный русский – это, условно говоря, Раскольников.

Никита Сюндкжов: Я думаю, да, здесь немножко есть сбой оптики. Нам трудно увидеть самих себя, но мы все равно остаемся самими собой. А немцам, которые видят вроде как внешнее выражение нас в книгах Достоевского, – они внутреннюю сторону этого внешнего видеть не могут. Если для нас, по Достоевскому, некоторое бессилие и эта чрезмерная рефлексивность, самопоедание может обернуться силой, реальной силой, то есть когда, например, мы чувствуем, что все пропало, только тогда и мобилизуется наш героизм, то для немца бессилие значит бессилие. Рефлексия раскольниковская значит бездействие. Не может бездействие вести к действию.