Пролог
Дом Фаустов. Июль.
Вероника подглядывала сквозь приоткрытую дверь за своим отцом и его гостем. Сегодня в доме был приëм. Скромнее, чем обычно, так как отец любил размах и яркие запоминающиеся торжества. Повод здесь был не важен. Важно было пустить пыль в глаза, как господин Гэтсби из небезызвестного романа Фицжеральда. «Старый фанфарон» – мысленно называла его Вероника.
Из кабинета до Вероники доносились приглушённые голоса. Её отец, Михель Фауст, стоял возле небольшого бара в форме глобуса и потягивал маленькими глотками виски. Напротив него на углу массивного дубового стола сидел Дьюла Фаркаш. Он-то и приковывал всë внимание Вероники, но она не могла толком его разглядеть. Мужчина сидел в пол-оборота к ней, она видела его боком, мелькал локоть, обтянутый шёлковой сиреневой тканью рубашки. И его периодически загораживал отец.
Михель внезапно прервал беседу, отставил стакан и двинулся на выход.
– Сейчас-сейчас, Дьюла, вернусь, договорим, – сказал мужчина, выходя за дверь.
Дочь он не заметил, она притаилась в углу за тумбой, на которой стоял горшок с раскидистой драценой.
Дьюлу она прежде видела, но последний раз несколько лет назад. От отца она слышала обрывочные факты о нём, да и город полнился слухами, и сейчас её распирало от любопытства. Ей хотелось посмотреть на него вблизи, и в тоже время, ей было страшновато.
Наконец, она вернулась к приоткрытой двери, и стала незаметно наблюдать. Дьюла уже успел переместиться в чёрное мягкое кресло у рабочего стола отца и закурить его же сигару. Дьюле было позволительно всё, если не всё, то многое. Михель Фауст, депутат городской думы, хоть и частично, но зависел от него.
Девушка сама себе не смогла бы объяснить, почему испытывает такой мандраж, будто делает нечто запретное, наблюдает за тем, чего видеть не должна. Это в своём же доме?.. Она постаралась стряхнуть наваждение.
Дьюла носил необычную причёску, во всяком случае, во всём окружении Вероники мужчины не имели привычки отращивать столь длинные волосы. Густая иссиня-чëрная грива спускались ему до середины спины. Забранные от висков пряди были связаны в один хвостик на затылке, терявшийся в общей массе блестящих волос. Вероника подумала, что сама она таким богатством похвастаться не могла бы, хотя и гордилась своими медно-рыжими кудрями.
Дьюла был погружён в свои мысли, и будто бы не замечал её. Вероника, тем временем, почувствовала себя совсем глупо, и всё же решилась ступить в кабинет отца. Как будто бы небрежно, как будто бы невзначай. На середине пëстрого ковра она дёрнулась, приложила ладонь к своей груди…
– Ох! Вы здесь. Напугали!
Дьюла поднял на неё тëмные глаза, выдыхая струйку сизого дыма.
– Здравствуй, Вероника, – не улыбнулся он. Отклонился в кресле, и то чуть скрипнуло. – Уже такая большая девочка, а всё не меняешь привычек.
Вероника осеклась, поняв, что он с самого начала знал, что она наблюдает. Как малявка. Хотя ей уже двадцать два года на минуточку. Но девушка не потупилась. Лишь широко улыбнулась. И её улыбка тут же погасла.
Ощущение близости хищника. То самое, что вызывает оторопь, и в то же время, манит. А он смотрит без выражения, однако, за маской спокойствия таятся клыки, или ещё хуже – чëрный туман неизвестных мыслей. И он в любой момент может щëлкнуть зубами прямо перед лицом. Иррациональное, первобытное, прошибающее до мурашек ощущение. Когда смотришь на человека и взываешь к здравому смыслу, но кто мы перед опасностью, которую не в состоянии охватить своим существом?
Именно это чувство и одолевало Веронику, хоть она и боролась. Дьюла курил, будучи здесь, с ней, в кабинете, лишь частично. Взгляд его был расфокусирован, и ни на что толком не направлен. Ничего не делая, он ввёл её в состояние неконтролируемого напряжения.
