Глава I,
из которой следует, что гость может быть и желанным, и нежеланным одновременно
Большой ценитель белого чая и мягкого сыра с благородной плесенью того же цвета сидел в ореховом кресле с резными перекрещенными ножками и наслаждался любимой едой. На столе лежала раскрытая книга, которую обладатель, по-видимому, не боялся облить или испачкать.
Сам он был уже немолод, половина волос на голове успела поседеть. Аккуратно подстриженные усы и короткая острая борода не позволяли точно определить его истинный возраст. И хоть худое умное лицо с четко очерченными скулами прорезали морщины, не то серо-зеленые, не то зелено-серые глаза игриво сверкали мальчишеским задором. Несмотря на годы, мужчина так и не обзавелся большим животом – неизменным украшением бездельников и обжор. Тело оставалось сухопарым и весьма моложавым. Впрочем, здесь дорогому читателю придется поверить на слово, ведь фигуру человека скрывала просторная роба болотного цвета с красно-коричневым кантом, усыпанным оранжевыми рунами, которые иногда вспыхивали, словно уголья догорающего костра. Тяжелые складки плотной ткани стягивал пояс под цвет одеянию с чудесной пряжкой из светлой бронзы в технике плетеного орнамента с эмалью и янтарем.
На дворе стоял полдень, и плоха была та торговка рыбой, которая не распродала к этому времени весь товар. Но наш герой лишь недавно встал и даже не полностью разогнал остатки дремоты. Почему? Да потому что род занятий его порождал склонность к деятельности ночной, и рано вставать таким персонажам полагалось только в случае крайней нужды, граничащей со смертельной опасностью. Был сей господин магом, не простым, а черным, а точнее некромантом – средоточием порока, богохульства и вселенского зла. Именно так думали о подобных ему крестьянки и каждый день пугали образами нечестивцев проказливых сорванцов. Впрочем, любитель отменного сыра относительно собственной персоны находился с селянками в полном несогласии, ибо мнил себя человеком науки и поборником чистого разума. Думаю, сейчас, после столь пространного представления, читателю захотелось узнать имя почтенного джентльмена. Перед вами сэр Даргул Мортимер по прозвищу Угрехват. Быть может, позже я поведаю, как к уважаемому естествоиспытателю прилипла столь нелепая кличка.
А пока мы знакомились, ткач заклинаний дошел до весьма занятного места в той самой толстой книге, что лежала перед ним, не выдержал, откинулся на спинку кресла, захохотал и закрыл лицо рукой. Ничего не смешило нашего героя более, чем чужая некомпетентность. Очевидно, автор увесистого фолианта допустил явный промах, стоивший ему по меньшей мере репутации в глазах седовласого магистра. А если бы мы могли зайти за спину знатока тайных искусств и посмотреть через его плечо, то заметили бы, что рукопись содержала сведенья о делах необычайных и происшествиях в загадочной стране далеко на востоке. Меж тем господин ученый потянулся к кружке с белым чаем, который хозяйка дома неизменно именовала бесцветной и безвкусной жидкостью, когда описывала соседям странные привычки эксцентричного постояльца. Но насладиться ароматным напитком ему не удалось: в дверь постучали.
«Тысяча йейлов, кого еще принесла нелегкая?» – буркнул про себя любитель изысканных удовольствий, подхватил посох – ведь нежданные визиты в большом городе могут обернуться всамделишной опасностью – и отпер замок.
На пороге стоял парень лет двадцати трех в простой робе, похожей скорее на рясу монаха, чем на облачение чароплета. Молодое приятное лицо было преисполненным надежд. Десятидневная щетина одним могла показаться признаком сурового нрава, а другим – возмутительной небрежностью. Серые лучистые глаза юноши сияли восторгом из-под широкого капюшона. Однако незнакомец поспешил отбросить последний на плечи – дань хорошим манерам. Его волосы в полном беспорядке торчали в разные стороны, и, если бы не пот, что превратил пряди в липкие сосульки, можно было бы заметить, как они отливают золотом на солнце. Незваный гость выглядел поджарым, как геральдический лев, – где ни схвати, всюду почувствуешь угловатые кости. Этого не могло скрыть даже просторное одеяние. У таких, как он, любой натурфилософ может без труда пересчитать все ребра и проследить ход поверхностных мышц.
