Страх заползал под кожу тысячами жалящих уколов, заставлял
сердце неистово стучать о ребра, биться в висках неровной линией
пульса. Трудно сказать, что пугало больше: разгневанная мать
настоятельница или оскалившаяся голодную пасть неизвестность. Я
слышала крики монахинь, ищущих меня, грозный зов матушки Батильды,
тонкий голосок Свитеи, с которой делила комнату, перепуганные
окрики Висты и Таниры, и многих-многих других. И с трудом
заставляла себя не двигаться, распластавшись на каменной стене,
окружающей нашу обитель. Пожалуй, матушки Аруры я боялась больше. А
еще своего жениха, который должен был прибыть со дня на день, чтобы
забрать меня в свое “логово разврата”, как выразилась
настоятельница Арура. В логово разврата не хотелось, как, впрочем,
и оставаться в этой обители непорочных дев. Хотелось свободы.
Свобода – такое сладкое слово, нежное и одновременно жесткое.
Вкусом напоминающее ягоды литунки – сверху красная кислая оболочка,
а раскусишь и наслаждаешься нежной мякотью и сочной сладостью. Я
хотела эту литунку, то есть свободу. Хотела больше всего на свете,
наверное, с тех пор, как меня, тринадцатилетнюю девочку, привезли
на воспитание в монастырь великого Демиурга-Аскета. Не сказать что
я, самая младшая из принцесс королевского дома Ханара, пользовалась
какой-то свободой дома, в деревенском поместье Розенфаль. Но тут, в
обители, не было и тех крох. Поэтому побег я начала планировать,
как только моя нога переступила порог этого чудесного места.
– Шанталь! Сестрица Шанталь! – окрики послышались совсем близко,
и я еще плотнее прижалась к каменной кладке.
Ну почему мне так не везет! Если б сестры спохватились хоть на
несколько минут позже, меня б и след простыл, а так приходится
лежать, впечатавшись в твердую поверхность, ощущая сквозь тонкий
плащ и платье острые камни. Спрыгнуть с другой стороны ограды я уже
не успевала, шум, скорее всего, привлечет внимание монахинь, и меня
быстро поймают.
– Сестрица Шанталь! – голос явно принадлежал любопытной
Висте.
Я крепко стиснула зубы, чтобы не застонать от отчаяния. Ведь это
из-за нее мой скрупулезно продуманный план пошел прахом. Вот зачем
этой керберовой благодетельнице было идти проведывать меня после
вечерней молитвы. Ее сердобольность принесла только проблемы. А
ведь так все хорошо начиналось.
Меня наказали, как я и планировала. Отправили драить полы на
кухне, а потом прийти к настоятельнице, получить десять плетей и
остаться в часовне читать сто раз мантру, посвященную
Демиургу-Аскету.
Ничего читать я не собиралась, а тщательно готовилась. Достала
из-под лавки припрятанный узел с одеждой и едой. Соорудила из
швабры и тряпок чучело, чтоб в полутьме часовни, если кто-то
любопытный заглянет, казалось, что я стою на коленях и молюсь.
Этой уловкой пользовалась я часто, пожалуй, с тех пор, как меня
начали наказывать. А начали наказывать меня буквально с первых
дней. Чучело, которое я нежно называла Милли, исправно шептало
молитвы, пока я преспокойно отсыпалась под лавкой. Но сегодня оно
должно было исполнить совсем другую миссию. И исполнило бы, если б
не сестра Виста, которая по своей душевной доброте, решила мне
принести хлеб с сыром. Ужина-то меня лишили, а это, по мнению
любящей покушать Висты, било одно из самых жестоких наказаний.
Что она кричала, увидев вместо меня Милли, не знаю. В то время я
уже бежала, петляя словно заяц, по монастырскому саду. А потом,
скрипнув, открылись большие двери в общий зал, и на волю вырвался
гул множества голосов.
– Керберы бы побрали эту Висту! – выругалась я, легонько
разминая онемевшие конечности. Я так долго этого ждала и не готова
была смириться с поражением. Пять лет планировать, ожидая, когда
исполнится восемнадцать, пять долгих лет собирать по крупицам
знания, обретать навыки и умения, которые помогут выжить в большом
мире, и на тебе – Виста!
