То апрельское утро 1931 года было необыкновенным.
Во-первых, воздух. Пропитанный влагой и солнцем, он был похож на карамель: сладкий на вкус, прохладный, светящийся воздух – чистый экстракт весны, настоящий озон. Удивленные прохожие на Страсбургском бульваре неожиданно вдохнули запах лугов и моря. И всё благодаря дождю, а вернее, своенравному, как капризный ребенок, ливню, одному из тех, какими весна нередко заявляет о себе в апреле.
Грозовое облако свинцового цвета неслось наперегонки с нашим поездом от самого Эперне, но лишь в пригороде Парижа, когда показались игрушечные, как детские кубики, дома, а из раздосадованной зелени выглянули кричащие рекламные щиты, и моя соседка по купе, пожилая англичанка, принялась укладывать все четырнадцать своих сумок, дорожных наборов и склянок – только тогда это переполненное влагой, набухшее облако наконец лопнуло и обрушилось на землю. Небольшая бледная молния дала сигнал, и тут же массы воды с трубным ревом хлынули вниз, расстреливая наш поезд пулеметными очередями. Окна рыдали под хлесткими ударами дождя, серый дым из трубы паровоза гнулся к земле, напоминая опущенное знамя. Ничего не было видно и слышно, только дробный перестук капель по стеклу и стали. Наш поезд, как раненый зверь, мчался вперед по гладким рельсам, пытаясь оторваться от дождя, следовавшего за ним по пятам.
В Париже тоже лило. На Восточном вокзале стояли счастливо прибывшие люди и ждали носильщиков. Вдруг Страсбургский бульвар вспыхнул светом за серой решеткой из капель. Луч солнца трезубцем пронзил разбегающиеся облака – фасады домов засияли, как отполированная латунь, небо разлилось океанской синевой. Обнаженный и золотой, город вырастал из сброшенной пелены дождя, как Афродита Морская выходит из пены волн. Божественное зрелище!
И тут же слева и справа, повсюду, из всех укрытий на улицу высыпали люди. Отряхиваясь и смеясь, они бежали по своим делам. Застоявшийся транспорт пришел в движение: сотни драндулетов катились, скрипели, трещали, дребезжали, накатывая друг на друга. Всё дышало и радовалось свету – солнцу, вышедшему из-за туч. Чахоточные деревья на бульваре, плотно вбитые в асфальт, – и те, все в каплях, тянулись острыми пальчиками молодых почек в ярко-синее небо и даже пытались благоухать, надо сказать, им это удавалось. Несколько минут в воздухе отчетливо ощущался тонкий, робкий аромат цветущего каштана – в самом сердце Парижа, на Страсбургском бульваре. Чудо!
Вторая прелесть этого апрельского дня заключалась в том, что я был абсолютно свободен. До самого вечера у меня не было запланировано ни одной встречи. Никто не знал, во сколько я приезжаю, и поэтому никто из четырех с половиной миллионов парижан меня не ждал и я был волен делать всё, что захочу, – бродить по городу или читать газету, зайти в кафе или в музей, рассматривать витрины магазинов или книги на набережной, позвонить друзьям или в полном одиночестве смотреть в никуда, вдыхая прохладный сладкий воздух. К счастью, я принял наиболее разумное решение, по наитию. Я не стал делать ничего, устроил себе выходной. Ничего не планировал, намеренно ограничил все контакты. Я позволил себе плыть по течению, буквально. Шел в человеческом потоке, как будто плыл по реке: вдоль берегов со сверкающими витринами – медленнее, через водоворот перекрестков перебирался быстрее. Наконец волна выбросила меня на Большие бульвары. С чувством приятной усталости я приземлился на террасе кафе на углу бульвара Осман и улицы Друо.
Париж, мы снова встретились с тобой! Вот он я. Сижу, откинувшись в удобном соломенном кресле, и закуриваю сигару. А вот ты. Дружище, мы не виделись целых два года, давай посмотрим друг другу в глаза. Выкладывай! Показывай, чему ты научился за это время. Ну же! Покажи мне бесподобный фильм со звуком под названием «Парижские бульвары», этот звенящий, грохочущий, ревущий шедевр света, цвета, движения под аккомпанемент удивительной музыки парижских улиц, с участием многих тысяч неоплачиваемых статистов, которых никто не считал и сосчитать не может. Не будь жадиной, покажи, что ты можешь, покажи, кто ты, Париж! Заводи свой огромный механический оркестр с его немелодичной атональной, пантональной музыкой. Пусть твои автомобили едут, продавцы газет кричат, плакаты трещат, клаксоны гудят, магазины сверкают, люди бегут – вот он я, и я открыт как никогда, у меня есть время и желание, я готов смотреть и слушать, пока не потемнеет в глазах и не зайдется сердце в бешеном ритме. Давай же, не сдерживай себя, еще-еще. Крики, вопли, гудки, обрывки звуков. Меня это не утомляет, потому что я весь – глаза и уши, я весь твой. Покажи мне себя открыто, как я готов открыться тебе.
