Я встретила главного мужчину своей жизни в день, когда Адам дал
мне пощечину.
Сезон только открывался, планировалась новая постановка, но
балетмейстер отчего-то попросил исполнить прошлую, причем на сцене.
Балерина, танцевавшая в прошлом году главную роль второго состава,
отчаялась подвинуть нашу приму Диану и поменяла труппу. После этого
место досталось мне. Неожиданно, но очень желанно. Отдых я
потратила на то, чтобы отработать движения до автоматизма, отточить
каждый взмах руки. Но я не была готова к выступлению, а рейс Ди
внезапно задержали. В итоге все покатилось к черту.
Гость, ради которого все затевалось, оказался не просто гостем,
а репетиция — никакой не репетицией, но мне не хватило опыта
распознать, что происходит, к тому же накануне у меня сошел ноготь,
и в пуантах было ужасно больно. Наверное, я немножко себя жалела.
Как итог, Адам залез на сцену и влепил мне пощечину. Сильно,
больно. Она буквально разъела кожу кислотой унижения. И было так
ужасно обидно, стыдно перед незнакомцем в зале, горько — от смеха
девочек из кордебалета, только и ждавших моего провала.
— О чем ты думаешь, Павленюк? — тихо спросил Адам, подойдя ко
мне почти вплотную. — Ты хоть что-то чувствуешь?
Я чувствовала злость. Дикую злость! Эта роль оказалась не
достижением, а поводом для нападок и насмешек. Замена понарошку,
ведь Диана готова была плясать и в лихорадке, и с перебитыми
ногами, лишь бы не подпустить соперниц. У нее была ярко выраженная
паранойя. Никто не думал, что я вскоре выйду вместо Ди, ведь и
прошлая танцовщица лишь пару раз удостоилась чести блистать на
авансцене, а она была куда опытнее. Даже сам Адам не воспринимал
меня всерьез. Он ни разу не прошел со мной соло, не подсказал, не
объяснил характер. Все его внимание доставалось одной только
Диане.
Не сдержавшись, я бросила взгляд в зал на сидящего там мужчину,
но не успела разглядеть ни черточки, прежде чем Адам рявкнул:
— Ну?
Я вздернула подбородок и храбро посмотрела на худого
балетмейстера с козлиной бородкой. Он был едва ли на пять
сантиметров меня выше, и бояться его всерьез никак не
получалось.
— Мне больно, и я очень зла, но не думаю, что речь об этом, —
огрызнулась.
— Ну так хоть бы это увидеть на сцене! — заорал он. — О
сочувствии к героине я даже не помышляю, но хоть злость ты донести
до зрителя можешь? Хоть одну эмоцию. Танцевать тебя научили, но
артистизма… с наперсток!
Я стерла рукавом кофты пот с лица и заметила грязный след:
пуанты выбивают пыль даже из начисто вымытых половиц. Глубоко
вздохнула и услышала ожидаемое:
— Начинаем сначала. И засунь в задницу свой поганый характер! Я
хочу видеть эмоции, Павленюк, хоть что-то. Кстати, а остальные
вообще проснулись? Почему я вижу ползающих по сцене полудохлых мух?
Господи, здесь хоть кто-то танцевать собирается?! С самого начала и
в полную силу, пока я не выгнал всех к чертовой матери!
Танцоры переглянулись и перестроились, а я мысленно вскипела.
Да, Адам был прав. Я понимала, что должна что-то чувствовать к
героине, но то был первый день после перерыва, у меня адски болел
палец, да и вообще, я просто никогда не танцевала в этом образе!
Просто выучила движения и могла их выполнить. Судя по отношению
Адама, большего от меня не требовалось — и вот, пожалуйста. Тем не
менее внезапно показалось, что я смогу — все смогу.
Я никогда не была обласканным ребенком, даже пока жила с
родителями. А когда оказалась на попечении тетки — и вовсе. Я не
состояла из любви, света и сочувствия — вовсе нет. Меня питали
боль, злость и желание отстоять свое место в этом мире. И все же
натянутые струны — всего лишь инструмент. Если правильно зажать, то
они зазвучат и в мажоре. Просто собраться и сделать, в конце концов
тело успело запомнить движения.
