Тишина в квартире была особого свойства. Она не была мертвой или пустой, как в заброшенных местах. Эта тишина была живой, дышащей, насыщенной ритмами спящих сердец, теплом дыхания и смутными образами снов. Для Аглая это была симфония, которую он творил вот уже несколько веков.
Он сидел в своем излюбленном углу, на границе двух миров – материального и того, что тоньше, где текут реки астрального света и тени. Его форма, невидимая для человеческого глаза, напоминала легкое дрожание воздуха у горячей печки, едва уловимую тень, которую принимают за игру света. Он был духом этого места, его Гением, Хранителем. Но в основе своей – все тем же новгородским колдуном Аглаем, что добровольно приковал свой дух к камню и дереву, чтобы столетия назад остановить ползучую скверну.
Его взгляд, если это можно было назвать взглядом, скользнул по знакомой геометрии комнаты. Вот Анна, повернувшись на бок, сбила одеяло. Легкое движение воли – и край одеяла приподнялся, пополз вверх, укрыв ее плечо. Она вздохнула во сне успокоенно. Вот их дочка, Машенька, во сне обняла плюшевого зайца. Аглай мысленно поправил игрушку, чтобы та не упала с кровати. А вот и Максим, храпит, разметавшись. Скептик, рационалист. Но и его Аглай оберегал, отводя невзгоды, которые тот сам на себя навлекал своей излишней, порой, прямолинейностью.
Это был его дом. Его крепость. Его смысл. Стены здесь, пропитанные памятью поколений, отдавали ему свое накопленное тепло – тепло чая на кухне, смеха за праздничным столом, тихих разговоров при свете ночника. Бабушка-блокадница, чью жизнь он сберег от отчаяния, ее сын, строивший свою жизнь, и теперь вот они – Анна, Максим, Маша. Новое звено в цепи.
Из темного угла в прихожей, оттуда, где всегда висело старое зеркало, донесся едва слышный шорох. Не мышь, не скрип дерева. Нечто иное. Аглай мгновенно сфокусировался. В щели между мирами просочилась бледная, студенистая сущность – тоскливый бес, мелкая паразитирующая тварь, питающаяся каплями человеческой грусти. Он плыл по астральным течениям, привлеченный легкой печалью Анны, что посетила ее днем из-за рабочих неурядиц.
Бес был похож на полупрозрачного головастика с безглазым лицом, испещренным трещинами. Он тянулся к спящей женщине, чтобы высосать ее безрадостные сны.
Аглай не шевельнулся. Он не стал тратить силы на изгнание. Он просто посмотрел на пришельца. Не физическим зрением, а силой своей воли, квинтэссенцией света и добра, что копилась в этих стенах десятилетиями.
В воздухе не вспыхнул огонь, не грянул гром. Просто пространство вокруг беса вдруг стало… плотным. Густым, как мед. И ярким, как летнее солнце. Сущность затрепетала, ее форма начала пузыриться и расползаться. Она не издала звука, но Аглай уловил ее беззвучный визг – визг существа, которое коснулось чистого огня очага. Через мгновение от беса не осталось и следа, лишь легкий запах гари, который тут же растворился в аромате спящего дома – чая, яблок, старого дерева.
Война никогда не прекращалась. Она была тихой, невидимой, войной на истощение. Он отвоевывал у тьмы каждый сантиметр этого пространства, каждую секунду покоя для своих подопечных. И он уставал. Уставал от этой вечной борьбы, от тяжести веков на своем духе.
Он посмотрел в окно, на спящий город, где в свете фонарей таял редкий снег. Где-то там, в районе Охты, на старом, нехорошем месте, ждал его извечный враг. Ничт. Дух трясины и забвения. Аглай чувствовал его холодное, неторопливое присутствие, как чувствуют приближение грозы по тяжелому воздуху.
Пока его дом был крепок, а семья едина, он был непобедим. Он знал это. Но в ту ночь, в самой глубине своего существа, Аглай почувствовал ледяную иглу предчувствия. Что-то готовилось. Что-то неизбежное.
