ПРОЛОГ
Последние числа
ноября
Восемь утра, начало девятого. За
окнами темень непроглядная, так что ярко-освещённый класс
отражается в них почти как в зеркале. Все три ряда по шесть
парт, жёлтые шары плафонов, даже портреты Пушкина и
Толстого на противоположной стене можно разглядеть. Ну и конечно,
народ – кто-то сидит прямо, будто кол проглотил, кто-то,
наоборот, развалился, чуть ли не лёг ничком.
Себя тоже узрел, мельком, пока шёл к
доске. Высоченный, на две головы выше Раечки, Раисы Ивановны, нашей
классной. Не знал, как нелепо мы смотримся рядом со
стороны. Хорошо, что она не стала маячить, села за свой
учительский стол, а то бы я точно расхохотался. От нервов, конечно.
После того, что случилось позавчера, мне теперь долго не до веселья
будет.
– С космодрома Байконур стартовала
ракета-носитель «Протон»… – осипшим голосом начинаю перечислять
новости, которые успел запомнить, пока листал за завтраком
«Правду».
Понедельник. Чёртовы понедельники.
Каждый понедельник обязательная политинформация. Тоска! Аж зубы
сводит.
Ещё и горло саднит – похоже, опять
заболеваю. И мутит вдобавок, будто температура под сорок, но стойко
продолжаю:
– Войцех Ярузельский избран первым
секретарём польской объединённой рабочей партии…
Раечка развернулась на стуле ко
мне лицом, слушает и кивает в такт каждому слову с приторной
улыбкой. Стараюсь на неё не смотреть, потому что тогда мутит совсем
нестерпимо. Смотрю в одну точку в районе последней парты второго
ряда и радуюсь, что она пустует. Хорошо бы она так и оставалась
пустой, хотя бы сегодня.
– Рональд Рейган предложил вывести
ракеты «Першинг» из стран Европы в обмен на вывод советских
ракет…
Дверь за спиной тихо скрипнула. И
внутри тут же всё сжалось, слова застряли в глотке. Даже не
оборачиваясь, знаю, что это она. Ракитина. Чувствую, как на
загривке встали дыбом волоски. Чувствую спиной её взгляд, от
которого между лопаток становится одновременно обжигающе горячо и
холодно, как будто за шиворот кинули не то уголёк, не то льдинку.
Непроизвольно выпрямляюсь, мышцы каменеют. Но не поворачиваюсь. Не
хочу, не могу смотреть в её глаза.
– Можно? – слышу сзади её голос.
Ловлю себя на мысли, что невольно
захотелось поёжиться, но я лишь вздёргиваю подбородок выше и
хмурюсь. Обвожу класс взглядом, серьёзным, комсорговским. Все
внимательно смотрят на меня, до Ракитиной никому и дела нет. Мне
тоже до неё нет дела, говорю себе твёрдо.
Голос её звучит как всегда с
вызовом. Дура! Вечно ведёт себя как полная дура. Выпендривается за
каким-то чёртом. Напрашивается на неприятности. Противопоставляет
себя коллективу. Было бы только что противопоставлять, кроме
гонора. Её бы к отцу моему на перевоспитание – тот быстро втолковал
бы ей, что к чему.
Довольная улыбка сползает с круглого
Раечкиного лица.
– Ракитина, почему опять
опаздываешь?
Ответа от неё ждать, понятно, не
приходится.
– Быстро на место, – раздражённо
бросает Раечка и уже с улыбкой мне: – Продолжай, Володя.
Слышу, как сзади приближается
Ракитина, и ещё почему-то слышу, как гулко колотится собственное
сердце. Мне на неё плевать, повторяю себе мысленно.
Она проходит мимо, обдаёт ветерком с
запахом утреннего мороза. Меня же наоборот кидает в жар. Так и
чувствую, как заполыхали уши. Тупо пялюсь ей в спину. Коричневое
форменное платье, чёрные лямки и пояс фартука. Белые манжеты и
воротничок. Тёмные прямые волосы чуть выше плеч, а на плече
болтается синяя сумка с надписью спорт. Надпись сейчас не вижу, но
знаю, что есть.
Ракитина садится за последнюю парту
второго ряда, и я поспешно отвожу глаза.
– Слушаем тебя, Володя, – напоминает
Раечка.
А у меня в голове каша, вязкая и
тягучая. Аж виски распирает. Силюсь вспомнить, что я там
рассказывал. Кажется, что-то про Рейгана, про ракеты… Да, точно. Но
какие ракеты...? Ладно, чёрт с ними. Что ж ещё там было?
