Глава 1. Милиционер с бантиком
Моё первое утро в милиции началось с того, что я запуталась в шнурках от новых, купленных специально для карьеры правоохранителя, ботинок. Ботиночки были чёрные, страшнющие, на полтора размера больше, и мои ноги в них просто утонули. Но форменная одежда полагалась только настоящим операм, а я была так, мелкая сошка, секретарша-машинистка. «Канцелярская крыса», как с прискорбием сообщила мне мама по междугороднему телефону из нашего провинциального Мухоморска.
Я, Светлана Ветрова, двадцать два года от роду, натуральная блондинка (с лёгкой помощью «Лондафона», конечно же, медовый оттенок), решила покорить столицу. Ну а как ещё? Сидела я на своей птичьем рынке, продавала вонючих цыплят и мечтала о большой любви и головокружительной карьере. В итоге любовь пока обходила меня стороной, а вот с карьерой вышла заминка. Куда меня, с моим заочным библиотечным техникумом, могла взять Москва? Только уборщицей да посудомойкой. Но тут подвернулся дальний родственник дяди Вадима, который когда-то учился с начальником одного из столичных ОВД. После трёх бутылок коньяку и долгих вздохов о былой молодости, меня, наконец, пристроили. Сказали: «Сиди, печатай, не высовывайся, и всё будет пучком».
Вот я и не высовывалась. Вернее, пыталась. Получалось плохо.
Отделение, в которое я попала, находилось в старой, обшарпанной пятиэтажке, пахло дешёвым табаком, пылью и чем-то ещё, отдалённо напоминавшим надежду. Меня представили майору Кожухову – моему непосредственному начальнику. Он сидел за столом, заваленным папками, и смотрел на меня так, будто я была не живым человеком, а очередной нерешённым преступлением.
Кожухову было лет сорок пять, может, пятьдесят. Лицо обветренное, усталое, с глубокими морщинами вокруг рта и серыми, холодными, как ноябрьская слякоть, глазами. Он молча оглядел меня с ног до головы. А на мне был моим лучший костюм – ярко-розовый, с подложенными плечиками и золотыми пуговицами, под цвет костюма я надела такие же розовые колготки и туфли на немыслимой платформе. На голове красовался огромный бант, тоже розовый. Ну, я же хотела произвести впечатление!
– Ветрова? – произнёс он наконец, и его голос прозвучал как скрип несмазанной двери. – Документы.
Я судорожно полезла в свою блестящую розовую сумочку, поймала на крючок застёжки и с грохотом вывалила на пол всё её содержимое. Рассыпались помады, тени для век, рассыпался зеркальце, которое со звонким треском разбилось о кафельный пол.
– Ё-моё… – вырвалось у меня.
Кожухов закрыл глаза, как будто помолился о терпении. Я, красная как рак, на четвереньках стала собирать свои девчачьи сокровища.
– Садитесь, Ветрова, – вздохнул он, когда я, наконец, вручила ему свою трудовую книжку и паспорт. – Вот ваш стол. Вот пишущая машинка «Ундервуд». Печатать умеете?
– Ещё как! – воскликнула я радостно. – В техникуме у нас был кружок машинописи! Я даже «Собачий вальс»…
– Мне не нужен «Собачий вальс», – перебил он меня. – Мне нужны отчёты. Аккуратно, без ошибок. Вот стопка черновиков. Перепечатайте. И, Ветрова…
– Да? – улыбнулась я ему во все тридцать два зуба.
– Уберите этот… бант. Это не утренник в детском саду.
Я обиженно надула губы, но бант сняла. Без него я почувствовала себя голой. Моё рабочее место находилось в общем зале, за стареньким деревянным столом, напротив таких же столов других сотрудников. Меня представили – вот Серёга, вот Петрович, вот лейтенант Зайцев. Серёга и Петрович были мужиками в возрасте, видавшими виды, а Зайцев – молодой, симпатичный, с насмешливыми глазами. Он тут же подмигнул мне.
– Ну, Света, держись. У нас тут не сахар.
Я с энтузиазмом принялась за работу. Машинка оказалась древней, клавиши тугие, я стучала по ним так, что со стола подпрыгивали стаканчики с чаем соседей. Первый же отчёт о краже трёх кур из совхоза я перепечатала четыре раза. То ошибку допущу, то кляксу поставлю. Кожухов, проходя мимо, бросал на мои потуги взгляд, полный безысходности.
