...Я развязала пояс на платье и уронила его на ковёр. Затем
расстегнула молнию на спине и позволила кашемиру мягко соскользнуть
на пол. Переступила через одежду и подняла взгляд на Борисова.
Выражение его лица изменилось, глаза потемнели. Меня саму бросило в
жар.
Раньше я не пробовала такие игры. В основном, занималась
классическим сексом, без каких-либо связываний и прочего
БДСМ.
Было страшно, но я должна пройти это испытание – ведь на кону
стояли жизни моих родных…
Он снова откинулся на спинку дивана и расставил ноги.
- Иди сюда!
Я повернулась. Смущённая своим возбуждением и его грубым
тоном.
- На колени!
Вскинула на него глаза, удивлённая неожиданным приказом.
- Детка, я очень не люблю повторять, поэтому предлагаю слушаться с
первого раза.
Я снова стала послушным кроликом и опустилась перед Вадимом на
колени. Он собрал мои волосы на затылке и сильно потянул за них,
заставляя задрать голову и посмотреть ему в глаза. В них плескалось
торжество и ещё что-то, скрытое в самой глубине его души.
Ненависть? Обида? Одиночество?
Он ещё крепче сжал мои волосы, причиняя мне боль и наслаждаясь
этим.
- Детка, я не буду с тобой нежным.
Я поднималась по лестнице нашего
загородного особняка, когда услышала характерный щелчок. Не знаю,
почему, но в голове сразу же всплыл образ взводимого курка
револьвера.
Поскольку ближайшим к лестнице
помещением был кабинет отца, я рванула к нему.
В эту комнату никто и никогда не
входил без стука, но сейчас мне некогда было размышлять об этом. Я
распахнула дверь настежь и замерла на пороге…
Мой любимый, обожаемый папочка,
который всегда и во всём служил для меня примером, был образцом
выдержки и умения владеть собой… Так вот, этот самый человек сидел
сейчас в кресле за своим рабочим столом, приставив к виску
дедовский револьвер.
Если точнее, это было трофейное
оружие моего деда, отца моего отца, которое он, будучи
тринадцатилетним партизаном, отобрал у захваченного им в плен
немца. Дед очень гордился своим трофеем, в детстве я много раз
слышала от него историю о пленении фрица.
Револьвер даже стал чем-то вроде
фамильной реликвии, вынимаемой из обитой бархатом шкатулки только
по большим семейным праздникам.
И вот сейчас он упирается в голову
моего отца.
- Папа? – я боялась сделать
какое-либо движение, чтобы не спровоцировать его на выстрел. –
Папочка, пожалуйста, не надо.
Он смотрел на меня мутным взглядом
человека, решившегося на самоубийство. И, кажется, не осознавал,
что это я.
- Папа, это я, твоя Лисичка, - голос
подрагивал, против воли из глаз выскальзывали слёзы, хотя я
сдерживала себя из последних сил. Сейчас мне нужно забрать у него
пистолет. Поплакать можно и потом.
Я медленно приближалась к нему.
- Папочка, давай поговорим. Всё
спокойно обсудим.
Ещё несколько шагов, и я протянула к
нему руку.
- Папулечка, отдай мне пистолет. Я
уверена, что всё можно решить, не прибегая к крайностям.
Ещё два шага, и я у стола. Отец
смотрел на меня широко раскрытыми глазами, зрачки были расширены и
занимали большую часть радужки. Только бы он не нажал на спусковой
крючок. Господи, пожалуйста!
- Папуля, я здесь, с тобой. Отдай это
мне, – я обогнула стол и оказалась рядом с креслом отца. Почти
коснулась рукой револьвера. – Можно я заберу это?
Я осторожно взяла пистолет в левую
руку, а правой начала разгибать отцовские пальцы, сжимавшие
рукоятку. Когда оружие оказалось у меня в руке, отец как-то осел в
кресле, сжался, будто из него ушли все силы вместе с решимостью
расстаться с жизнью.
Я положила револьвер в ящик стола,
повернула торчавший в замочной скважине ключ, вынула его и сунула в
карман своих брюк.