Лина, тогда
– Линка, а ты часом не беременна? –
спрашивает Натка, когда мы заваливаемся в крохотную гримёрку на
обеденный перерыв, и выразительно косится на ломтик солёного
огурца, зажатый в моей руке. – Ты же их терпеть не можешь.
– Не мели чушь, Афанасьева.
Сплюнь!
Отмахнувшись от нелепого
предположения, я нетерпеливо вытаскиваю из пакета горячую еду и так
же торопливо набрасываюсь на фастфуд, ведь нам нужно вернуться на
сцену через каких-то пятнадцать минут.
Сегодня вечером в клубе, где мы с
подругой подрабатываем на подтанцовке, состоится премьера нового
шоу, и управляющая гоняет нас с самого утра. Кричит, что все мы
бездарности, и безбожно придирается к связкам, как будто не она
сама их ставила.
Так что к двум часам с нас сходит
все семь потов, а желудок скручивается в узел. Поэтому сейчас я
готова съесть и слона, и двойной гамбургер, и даже Наташкину порцию
картошки фри, и присутствие огурца меня никак не смущает – так
проголодалась.
Ноги предательски дрожат после
нагрузки, да и с выносливостью последние несколько дней какая-то
беда. Но я списываю истощение ресурса на то, что вторую неделю сплю
по три-четыре часа в сутки и разрываюсь между универом и
работой.
С понедельника по четверг обслуживаю
клиентов и вытираю за ними столы в придорожной кафешке, а в пятницу
и субботу собираю сальные взгляды подвыпивших парней здесь – в
«Анхе».
– Афанасьева! Ланская! Сколько можно
жрать?! Почему вы до сих пор не на сцене?!
Хриплый прокуренный голос нашей
мегеры, Архангельской Инги Константиновны, вырывает меня из омута
мыслей о нищете, из которой я никак не могу выкарабкаться, и
буквально подбрасывает вверх. Вынуждая уничтожать улики – пустые
стаканчики из-под кока-колы, коробки от бургеров и упаковки от
сырного соуса.
Ведь если Архангельская увидит, чем
мы с Наткой набиваем животы, обязательно открутит нам головы.
– Уже летим, Инга
Константиновна!
Кричу я в приоткрытую дверь и первой
выметаюсь из каморки, взмывая по лестнице на небольшой деревянный
помост, чтобы занять свое место – крайнее справа в первой
линии.
А дальше всё идет по накатанной.
Прогон за прогоном. Пот градом. Тремор в немеющих мышцах. И
усиленные микрофоном звучные оскорбления.
– Неуклюжие коровы! Жирные клячи!
Выше ногу, Афанасьева! Выше! Ланская, сделай нормальный прогиб в
спине! И улыбки! Где, мать вашу, улыбки?! От ваших постных
физиономий все посетители разбегутся!
После жестокого марафона в гримёрку
мы вползаем едва ли бодрее поднятых из могилы зомби. Хватаем
полотенца и выстраиваемся друг за другом в коридоре, ведь душевых
кабинок всего две. Только вот я не дожидаюсь своей очереди. Чьи-то
чересчур сладкие тяжёлые духи щекочут ноздри, оседают липким слоем
на нёбе и вынуждают меня бежать в сторону туалета.
Секунда. Другая. Третья.
Я падаю на колени перед унитазом и
едва не вскрикиваю от болезненного рвотного спазма, прощаясь с
содержимым желудка. Рвёт меня долго и сильно – так, что конечности
начинают каменеть, а перед глазами темнеет.
Теряю счет времени. И продолжаю
сидеть на холодном кафеле, вяло отмахиваясь от пытающихся меня
поднять рук.
– Беременна всё-таки.
Сокрушенно роняет знакомый голос.
Продирается ко мне сквозь затуманенное сознание. И раскалывает
надвое мою жалкую Вселенную.
– Н-н-не может быть…
Хриплю так, будто надорвала связки к
чертям. Медленно выпрямляюсь. И словно в анабиозе бреду к раковине,
чтобы открыть воду и сунуть под ледяные струи гудящую голову.
– Когда у тебя месячные были в
последний раз? – режет меня без ножа Натка, и я принимаюсь
лихорадочно отщёлкивать дни.
– Восьмого, нет, пятого числа
прошлого месяца, – крупные холодные капли стекают по моим щекам, а
я всё никак не могу поверить в подобный исход. – Да как так-то? Мы
же всего раз без защиты…
