Всё, что осталось от прежнего города, напоминало осколки сна, из которого никто так и не проснулся. Не было ни привычного гула машин, ни электронных объявлений, ни даже того уличного шума, который всегда казался фоном, а теперь вдруг исчез, оставив в воздухе не тишину, а какую-то особую вибрацию, едва уловимую, но неотступную. Сергей стоял у окна, разглядывая двор, где асфальт местами прорезали зелёные островки травы, а старые качели, проржавевшие за годы, скрипели от ветра, будто жаловались на одиночество. Он не знал, что делать с этим новым утром: заваривать чай на костре, как привыкли за последние месяцы, или попытаться найти в кладовке остатки кофе, который когда-то был символом нормальности. Катя уже проснулась, но не спешила выходить из комнаты, а Маша, как всегда, спала крепко, уткнувшись носом в подушку и обнимая потёртого плюшевого зверя, которому доверяла больше, чем взрослым.
Первые дни после краха Сигмы были похожи на затянувшийся выходной, когда никто не знает, что делать с внезапно выпавшей свободой. Люди выходили во двор, переговаривались через балконы, делились спичками, солью, слухами о том, что где-то на окраине ещё работает генератор, а в старой школе кто-то раздаёт хлеб. Но чем дальше, тем больше становилось ясно: прежний порядок не вернётся, и теперь каждый день – это не просто выживание, а попытка придумать новый смысл для самых простых вещей. Сергей вспомнил, как ещё месяц назад он спорил с Катей о том, стоит ли разрешать Маше играть с соседскими детьми, которые казались слишком шумными. Теперь же он радовался любому голосу во дворе, даже если это был крик или плач.
В тот день, когда начался рассказ, всё было чуть иначе. Воздух был густым, как молоко, и казалось, что он давит на плечи, не давая вздохнуть полной грудью. Сергей вышел во двор, чтобы набрать воды из колонки, и заметил, что трава на клумбе выросла за ночь вдвое, а на старом заборе кто-то нарисовал мелом круги – большие, небрежные, но почему-то завораживающие. Он провёл пальцем по одному из них, и мел остался на коже, как напоминание о чём-то важном, что он забыл. Павел, сосед с третьего этажа, уже ждал у колонки, разглядывая небо, будто искал в облаках подсказку. – Видел? – спросил он, кивая на круги. – Это дети. Говорят, если нарисовать круг, никто не заболеет. Сергей усмехнулся, но внутри почувствовал лёгкую дрожь: в этом дворе за последние месяцы слишком часто сбывались детские суеверия.
Когда он вернулся домой, Катя уже готовила завтрак – овсянка на воде, кусок хлеба, немного варенья из прошлогодних запасов. Маша проснулась, но выглядела необычно молчаливой, только спросила: – А если завтра всё исчезнет, мы останемся вместе? Катя улыбнулась, обняла дочь, но не ответила. После завтрака Сергей решил пройтись по району, посмотреть, не появился ли кто из новых соседей или не случилось чего необычного. На углу старого магазина он встретил Галю, бывшую медсестру, которая теперь отвечала за всю аптечку двора. Она рассказала, что ночью кто-то пытался вскрыть подвал, но ничего не украл, только оставил у двери куклу из тряпок, перевязанную красной нитью. – Дети говорят, это оберег, – сказала Галя, – но мне не по себе. Сергей пообещал вечером проверить подвал вместе с Павлом.
День тянулся медленно, как вода в стоячем пруду. Люди выходили во двор, приносили книги, старые игрушки, кто-то пытался устроить обмен вещами, но всё чаще разговоры сводились к тому, что делать дальше. Катя предложила устроить общий сад – разбить грядки прямо во дворе, посадить всё, что осталось от прошлогодних запасов. Павел поддержал её, пообещал принести семена, а Маша с Настей уже начали рисовать на земле новые круги, теперь не только мелом, но и палками, выцарапывая их в сырой почве. Вечером, когда солнце садилось за крыши, Сергей заметил, что на стенах домов появились новые символы – спирали, линии, похожие на те, что он видел в старых книгах по этнографии. Он спросил Машу, кто это рисует, но она только пожала плечами: – Они сами появляются, когда мы спим.
