Колёса кареты чавкали по глубокой грязи. Прошло всего лишь
полчаса, как стало ясно, что они безнадёжно отстали от экипажа
господина Равенстера. Как так получилось – непонятно. То ли частые
перекрёстки на дороге тому виной, то ли сильный туман, так что
дальше своего носа ничего не видно. Тайла, Марена и их гувернантки
ругали на чём свет стоит кучера, который клялся, что знает дорогу
как свои пять пальцев. А вышло… Ну то что вышло. Анна в разговоре
участия не принимала. У неё от долгой тряски в карете разболелась
голова. Сейчас бы выйти на воздух, подышать. Но на все её просьбы
будет один ответ – в такое позднее время девушке не пристало гулять
одной, даже возле кареты, даже меньше четверти часа. А гувернантку
приёмный отец ей не выделил. Хватит с неё, сироты, и пансиона.
Ей не очень то хотелось ехать. Но господин Равенстер (она так и
не научилась называть его отцом) приказал им собраться всей семьёй
и направиться в столицу. А его приказания не обсуждались.
Королевского судью требовал к себе Его Величество, а они должны
были быть на виду. Впрочем, от неё, сироты (как всегда презрительно
говорил господин Равенстер) многого не требовалось – только не
опозорить семью. Ни балов, ни развлечений ей не полагалось. Да она
сама и не хотела. Приёмный отец очень хорошо умел показывать
голосом, жестами и всем своим видом, что она всего лишь безродная
сирота, дочь обанкротившегося аристократа (его троюродного брата –
в общем седьмая вода на киселе), которую он приютил исключительно
из милости. Она прямо и слышала, как он говорит эти слова,
постукивая костяшками трости:
- Исключительно из милости, запомни, Анна. И будь мне
благодарна, что я дал тебе образование и вытащил из того болота, в
котором ты должна была сгнить.
А если она в ответ отвечала дерзким тоном или не то, что
господину Равенстеру хотелось слышать, то получала его тростью по
кончикам пальцев. Как розгой. При воспоминании об этом пальцы сами
задёргались. Анна сжала губы. Всё-таки пансион это не так уж плохо,
совсем не так уже плохо. Иногда она искренне сочувствовала Тайле и
Марене, потому что если сказать по справедливости доставалось не
только ей. Но она всё же большую часть года проводила в пансионе
возвращаясь в имение Равенстеров только на зимние и летние
каникулы.
Пока карета медленно ехала, кучер вполголоса ругался, а сёстры
рассуждали что дальше делать, она отрешённо смотрела в окно. Только
тьма и туман и никто понятия не имеет, где они очутились.
Хотя это в любом случае было лучше, чем сидеть сейчас с приёмным
отцом, который постоянно был чем-то недоволен. Если сестёр в
столице ждали балы и возможность найти «выгодную партию», как
говорил приёмный отец, то для неё там ничего не было. Поэтому она с
тоской вспоминала родной пансион. Для кого-то его стены были
тюрьмой, но для неё – возможностью вырваться из семьи
Равенстеров.
Она мечтала стать сначала учительницей при пансионе, а потом,
возможно и гувернанткой. Вернуть господину Равенстеру всё,
потраченное на её обучение. А дальше… Дальше она не
заглядывала.
- Смотрите, там что-то светится! – Вдруг закричала взволнованная
Марена, до этого сонно смотревшая в окно.
Анна выглянула наружу. Действительно, впереди из тумана
светились огни, похожие на окна какого-то большого дома.
- Давайте заедем туда. Может быть нам подскажут дорогу.
- Госпожа Марена, это, наверное, частный дом. Будет неприлично в
такое время явиться туда. – Госпожа Миллис, гувернантка Тайлы
попыталась возразить. Но все уже так устали от дальней дороги, что
Тайла с радостью поддержала сестру и приказала кучеру подъехать к
дому поближе.
Вскоре карета въехала в какое-то подобие подъездной аллеи. В
конце аллеи горело несколько фонарей, но так тускло, что они едва
освещали воздух вокруг себя.
